Я хотел было возразить, но он продолжал:
– Так и получилось. Как видите, сэр, теперь все улажено. Когда вы уехали, рассорившиеся стороны принялись так дружно вас ругать, что возникло, как говорится, в человеках благоволение, и вскоре мистер Глоссоп уже прогуливался под деревьями с мисс Анджелой и рассказывал ей всякие неприятные случаи из вашей университетской жизни, а она ему – истории из вашего детства; мистер же Финк-Ноттл тем временем, облокотившись о солнечные часы, очень успешно развлекал мисс Бассет воспоминаниями о ваших школьных годах; а миссис Траверс между тем живописала месье Анатолю…
Тут уж я не вытерпел и сказал:
– Все понятно. В результате вашей проклятой психологии тетя Далия, конечно, так на меня разозлилась, что теперь пройдут годы и годы, прежде чем я осмелюсь снова здесь объявиться, – годы, Дживс, в течение которых Анатоль ежедневно будет создавать свои шедевры, а я…
– Нет, сэр. Именно в этих видах я и предложил, чтобы в Кингем-Мэнор поехали на велосипеде вы. Когда я объявил, что ключ нашелся, и все прониклись сознанием, что вы попусту прокатились среди ночи в такую даль, общее недоброжелательство немедленно улетучилось и сменилось веселым, добродушным смехом.
– Ах, смехом.
– Да, сэр. Возможно, что вы станете на некоторое время объектом беззлобных насмешек, но и только. Все, если мне будет дозволено так выразиться, прощено и забыто сэр.
– М-да?
– Да, сэр.
Я задумался.
– Выходит, вы все уладили.
– Выходит, что да, сэр.
– Таппи с Анджелой снова жених и невеста. Гасси со своей Бассет тоже. Дядя Том раскошелился и выдал денег на «Будуар элегантной дамы». И Анатоль остается.
– Да, сэр.
– Похоже, все хорошо, что хорошо кончается, а?
– Очень метко сказано, сэр.
Я еще немного поразмыслил.
– Но все равно, Дживс, ваши приемы грубоваты.
– Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц, сэр.
Я встрепенулся.
– Омлет! Как вы думаете, вы не могли бы мне его соорудить прямо вот сейчас?
– Конечно, сэр.
– И к нему полбутылочки чего-нибудь такого?
– Несомненно, сэр.
– Тогда давайте, да поскорее!
Я улегся в постель, откинулся на подушки. Мой праведный гнев, надо признать, заметно утих. Все тело, с ног до головы, у меня болело, особенно посредине. Но зато я уже больше не был обручен с Мадлен Бассет. А ради хорошего дела можно и пострадать. Да, как ни посмотри на вещи, Дживс поступил правильно. И, придя к такому заключению, я встретил его одобрительной улыбкой, когда он возвратился с подносом.
Но он на мою улыбку не откликнулся. Выражение лица у него, как мне показалось, было довольно сумрачное. Я доброжелательно поинтересовался:
– Что-нибудь не так, Дживс?
– Да, сэр. Мне следовало признаться раньше, но сегодня вечером столько всего произошло, что из головы выскочило. Боюсь, я допустил небрежность, сэр.
– Вот как, Дживс? – отозвался я, уплетая за обе щеки.
– В связи с вашим клубным пиджаком.
Меня пробрал холодный ужас, и я чуть не подавился куском омлета.
– Весьма сожалею, сэр, но сегодня после обеда, когда я его гладил, я нечаянно оставил на нем горячий утюг. Боюсь, что больше вы уже не сможете его надеть, сэр.
Комнату наполнила так называемая многозначительная тишина.
– Я крайне сожалею, сэр.
Признаюсь, на мгновение меня снова охватил прежний праведный гнев, поигрывая мышцами и храпя ноздрями, но, как говорили на Ривьере, a quoi sert-il?[51] Праведный гнев был теперь совершенно бесполезен.
Мы, Вустеры, умеем мужественно переносить неудачи. Я печально кивнул и нацепил на вилку еще кусок омлета.
– Да ладно, Дживс.
– Благодарю вас, сэр.