Находясь за границей, Шульгин активно работал в белогвардейских шпионско-террористических организациях „РОВС“ и „НТСНП“, участвовал в заброске агентуры „РОВС“ на территорию Советского Союза с террористическими заданиями, выступал с публичными антисоветскими докладами, сотрудничал в белогвардейских издательствах и написал ряд антисоветских книг (л. д. 47, 52, 55, 64, 69, 227, 238, 239, 336).
В 1936 г. Шульгин пытался установить связь с главарями фашистской Германии и склонить их еще в то время к вооруженному нападению на СССР. С этой целью для передачи фашистским главарям он написал рукопись под названием „Пояс Ориона“, в которой предлагал немцам колонизировать советскую территорию и безвозмездно пользоваться природными богатствами Советского Союза (л. д. 240, 241).
Будучи допрошен в качестве обвиняемого, Шульгин виновным себя признал (л. д. 87) и, кроме того, изобличается показаниями Георгиевского М. А. (л. д. 130–133) и вещественными доказательствами (л. д. 255–261).
На основании изложенного ОБВИНЯЕТСЯ:
Шульгин Василий Витальевич, 1878 года рождения, уроженец Киева, русский, без подданства, из дворян, в прошлом помещик, белоэмигрант, в том, что:
До Октябрьской революции, являясь членом 2-й, 3-й и 4-й Государственных Дум и черносотенных организаций, проводил активную борьбу против революционного движения.
В период гражданской войны был инициатором создания белогвардейского правительства Деникина, именуемого „Особым совещанием“, и, являясь его членом, руководил деникинской разведкой „Азбука“, через которую проводил шпионскую работу в пользу французской и английской разведок.
Проживая с 1920 года за границей, состоял в белогвардейских шпионско-террористических организациях, по заданию которых вел подрывную деятельность против Советского Союза, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 58–8, 58–4, 58–6 ч. 1 и 58–11 УК РСФСР.
Следственное дело по обвинению Шульгина Василия Витальевича подлежит рассмотрению на особом совещании МГБ СССР.
Мера наказания Шульгину В. В. предлагается 25 лет тюрьмы.
Старший следователь Следчасти по особо важным делам МГБ СССР — подполковник Путинцев.
„Согласен“ — начальник Следчасти по особо важным делам МГБ СССР — генерал-майор Леонов»[529].
Василия Витальевича так и осудили — на 25 лет, что для него являлось фактически пожизненным сроком.
Сидельцы Владимирской особой тюрьмы Министерства госбезопасности, ставшей ему пристанищем, представляли собой Зазеркалье советского мира. Здесь Шульгин познакомился с Павлом Кутеповым, сыном похищенного генерала. Соседями по камере у нашего героя были белогвардейцы, крестьяне, инженеры, уголовники, литераторы, офицеры, а также германские генералы и японцы. Один из немцев, генерал Гельмут фон Панвиц, командир русской казачьей дивизии, вскоре был казнен одновременно с генералами П. Н. Красновым, А. А. Власовым и другими захваченными в плен высшими чинами РОА.
Шульгин смирился со своей печальной судьбой. Миролюбиво настроенный, непритязательный, седобородый старик вызывал симпатию у товарищей по несчастью. Ему рассказывали свои истории, стремились помочь, дежурили вместо него по камере. Немцы же, когда были освобождены, присылали ему из Германии посылки с продуктами и писчей бумагой.
Истории были очень разные, но особенно запомнились связанные с сильной религиозной верой.
Два крестьянина Иван и Михаил, малороссы по происхождению (так они сами себя называли), были твердыми сторонниками Столыпинской аграрной реформы, которая, как они считали, открыла им глаза. Но кроме этого, они следовали всем христианским заповедям, отличались необыкновенной добротой.
Третьим выдающимся сидельцем был человек другого племени. О нем Шульгин вспоминал так: «И был там человек, которого забыть трудно. Он был еврей по фамилии Дубин. Этот еврей, высокий, худой и сохранивший бороду (что тоже бывало нечасто), немедленно после побудки и обязательного посещения уборной становился на молитву. Это был второй Михаил, но только „отец“, который тоже весь день молился. Но Дубин, кроме того, в течение целого дня ничего не ел и не садился, потому что он молился стоя. Он не умел молиться тихо, про себя, а все время что-то бормотал. Иногда это бормотание переходило в плач. Он плакал так, что этому трудно поверить.
На полу от слез образовывались лужицы. Сначала на это трудно было смотреть, но потом я привык. Через некоторое время он сказал мне: