— Он хорошо учится? — спросила мадам Сердоболь.
— Неплохо, — сказала Сюзанна, — только вот вшей подцепил.
— Вот те на, — сказал Сердоболь.
— Дедушка, — сказал Мишу, — я хочу еще дольку чеснока.
— Сорванец в духе Генриха IV[189], — сказал де Цикада.
— Будьте с ним начеку, — сказала Сюзанна.
— Я никак не могу вспомнить, любил ли Жак чеснок, — сказал Сердоболь.
— А вы ведь трикотаж производите, мсье Сердоболь? — спросила Сюзанна.
— Да, мадам, — сказал Сердоболь.
— Мальчику нужно будет справить теплую одежду и носки, — сказала Сюзанна.
— И самокат, — сказал Мишу.
— До чего же потешный мальчишка, — воскликнул де Цикада.
— Будет у тебя самокат, — сказал Сердоболь.
— А еще мне бы машину с педалями, — сказал Мишу.
— Я покатаю тебя на своей, — сказал Сердоболь, — на большой, на настоящей.
— Мама, вот здорово, у дедушки есть машина.
— Ты доволен, деточка? — расчувствовалась мадам Сердоболь.
И так далее и так миленько и так славненько, что ужин подошел к концу.
Де Цикада из деликатности пожелал непременно удалиться. Сердоболь захотел его обязательно проводить. Тем временем мадам Сердоболь показала Сюзанне ее комнату. Туда поставили маленькую кровать, на которую не без труда уложили протестующего Мишу. После чего женщины спустились к камину.
Вернулся Сердоболь. Было слышно, как он топает ногами, чтобы стряхнуть снег. В коридоре трикотажник задержался, чтобы снять обувь и надеть шлепанцы. Вошел и сел между женщинами.
— Итак, дочь моя, — сказал он.
Сюзанна подняла голову.
— Мы ждем, когда вы нам поведаете вашу историю (прошлое) и введете нас в курс дела относительно ваших намерений (будущее). Ну а пока (настоящее) вы здесь у себя дома, если вы и вправду супруга нашего сына.
— Я родилась, — сказала Сюзанна, — двадцать тире тридцать лет тому назад в маленькой деревушке в районе О-Керси[190]. Мои родители были испольщиками, а ферма, довольно замызганная, принадлежала графу де Виженев. Когда мне исполнилось пять лет, никто уже не сомневался, что я — его дочь, то бишь моя мать, женщина небольшого росточка, согрешила с нашим аристократическим хозяином. Мой отец, тоже не особенно высокий, сделал вид, будто ничего не произошло, так как боялся получить тумаков от своей супруги (рука у нее была тяжелая) и потерять работу. Со мной же он особенно не церемонился. И вот, когда мне не было и семи лет, он попытался в первый раз меня изнасиловать. К счастью, в этот момент появился один графский слуга, и моему отцу пришлось обратно застегивать штаны, ворча и не очень любезно чертыхаясь. Слугу звали Теодюльф, и именно он через три недели после этого лишил меня девственности, против моей воли, разумеется. Уже в то время сельская жизнь меня не очень-то прельщала. Меня отправляли в школу за шесть километров от дома. Ну и дрались же мы с мальчишками! Когда я стала чуть взрослее, они собирались по пять-шесть человек, чтобы потискать мне груди и посмотреть мое естественное устройство. Что до папаши, я имею в виду ненастоящего, то он все время подкарауливал меня в темноте, чтобы совершить-таки со мной инцест, который, впрочем, инцестом все равно бы не стал, поскольку папаша не был моим настоящим отцом, а настоящий, кстати, тем временем успел погибнуть в результате несчастного случая на охоте. Нужно ли добавлять, что мой папенька, тот, ненастоящий, к этому приложил руку, мерзавец. Его, маминого мужа, звали Бордье, я чуть не забыла вам сказать, а меня зовут Сюзанна Бордье. В четырнадцать лет ферма Бордье меня достала окончательно. В трех километрах от фермы находились вольфрамовые шахты и бараки, в которых жили рабочие, в основном арабы из Северной Африки. Я мечтала работать официанткой у них в бистро, там целый день хрипел патефон и готовился кускус[191], знаете, что это такое?
— Нет, — сказали старенькие родители.
— Там пили белое вино без закуски, да так, что часто вытаскивались ножи и бритвы, и тогда дело доходило до шрамов. В среднем получалось по два зарезанных в неделю. В один прекрасный день когда папаша Бордье повел себя особенно гнусно похотливо и настойчиво я взяла чемодан положила туда пару шелковых чулок пояс для подвязок гигроскопическую вату и попрощавшись с этими склизкими и загаженными стенами которые меня так часто видели жертвой разных сатиров вылетела из гнезда в сторону других чуть более цивилизованных цивилизаций. Стоит ли говорить что хозяин бистро и слышать ничего не хотел и выставил меня за дверь: он слишком боялся папашу Бордье. Что мне оставалось делать? Один араб, у которого был мотоцикл, сказал мне: «Ти малишка красивий» каковой я скажем без ложной скромности и была и предложил прокатиться с ним в соседний городок; я согласилась. Итак забралась я на его аппарат и в дорогу. Мотоцикл знаете ли это что-то потрясающее.
189
Возможно, Генрих IV (1553–1610), король Наварры, король Франции (с 1589 г.), очень любил чеснок.
191