Годы в горах дались мне нелегко: после долгого одиночества я медленно привыкал к незнакомым детям. Я скучал по моим домашним учителям, по моей гувернантке, горничным, по всем людям, которые ежедневно окружали меня, пока я не попал в интернат. Они неизменно были со мной рядом, исполненные непостижимой мудрости и опыта, постоянной заботы обо мне, подчас строго настаивавшие на своих требованиях, но всегда приветливые, доверявшие мне. Все это время я не видел своих родителей, только однажды они появились, молодые и сияющие, — вернулись из Италии; они взяли меня с собой в Suvretta-House[6], мы поужинали в окружении совсем незнакомых людей, на следующий день был национальный праздник; когда стемнело, на горных вершинах зажглись костры, нам пришлось петь в зале перед гостями отеля, и я увидел своих родителей в вечерних туалетах среди других празднично одетых гостей, мы пели «О Земпах, город малый»{9}, мы в интернате, как это ни забавно, были патриотами, хотя все были иностранцами, потом мои родители куда-то исчезли, и вновь я увидел их очень нескоро.
Нас обучали хорошо, по новейшим принципам, я полюбил моих учителей, хотя они не могли заменить мне отсутствующих близких людей. Больше всего я любил фрейлейн Цендер. Однажды она сидела и беседовала с другими учителями и учительницами, а я доверчиво стоял рядом, их лица были серьезны, даже печальны. Фрейлейн Цендер вдруг повернулась ко мне и спросила: «Сколько мне лет, как ты думаешь?..» Все смотрели на меня с ожиданием. Мне было трудно определять возраст взрослых, даже невозможно, я медлил. «Интернат погубил нашу молодость», — тихо сказала фрейлейн Цендер. Впервые я смутно почувствовал, что в жизни может быть что-то упущенное, несбывшееся, что существует раскаяние.
Самую большую радость мне доставляло посещение воскресной школы. Нас обучали прекрасным хоралам Пауля Герхардта{10}, читали притчи из Нового завета, и мы должны были их пересказывать. Кто хорошо учился, получал картинки, на которых были изображены эпизоды из Священного писания. Эти пестрые, ярко разрисованные картинки вдруг показались мне самым красивым из всего, что я когда-либо видел, гораздо красивее, чем картины, окружавшие меня дома. Всю неделю я мечтал о картинках, которые получу в воскресенье. Воскресными вечерами я сидел в своей комнатушке под самой крышей и рассматривал эти восхитительные картинки, я видел вдали город Эммаус, а на переднем плане Клеофанта, который выходит навстречу Христу. Внизу стояла подпись: «Останься с нами, ибо день уже склонился к вечеру».
Зима, к нашей радости, длилась долго — она начиналась в октябре и кончалась в апреле. Снег был такой глубокий, что сторожу иной раз приходилось разгребать сугробы у дверей дома. Нам предлагали кататься на лыжах — надо сказать, что почти все мы любили и умели ходить на лыжах. У некоторых мальчиков постарше были санки «skeleton», и мы долго смотрели им вслед, когда они уходили на Кресту{11}.