Красным брюхом он лоснится в закате.
Вкруг, пав ниц, ему молятся города.
Несчетные колокольни
Темным морем плещут в Ваалов слух.[12]
Пляскою корибантов[13]
Музыка миллионов грохочет в улицах.
Дым из труб, облака над фабриками
Синим ладаном всплывают к его ноздрям.
Буря беснуется в его глазницах.
Темный вечер съела черная ночь.
Волосы от ярости встали дыбом,
И с каждого коршуном взметается гроза.[14]
Кулаки у него — мясничьи.
Он трясет ими тьму, и море огней
Разливается по улицам,[15] жаркой гарью
Выедая дома до запоздалой зари.
В трущобе, в переулочном мусоре,
Где большая луна протискивается в вонь,
С низменного неба свисая, точно
Исполинский череп, белый и мертвый, —
Там сидят они теплой летней ночью,
Выкарабкавшиеся из подземных нор,
В отребьях, расползающихся по швам,
Из которых пухнет водяночное тело.
Беззубый рот пережевывает десны,
Черными обрубками вздымаются руки.
Сумасшедший на корточках гнусавит песню.
У старика на темени белеет проказа.
Дети с переломанными руками и ногами
Скачут, как блохи, на костылях
И ковыляют, один другого громче
У чужого прохожего клянча грош.
Из харчевни воняет рыбой.
Нищие злобно смотрят на кучи костей.
Они кормят потрохами слепца,
А он отплевывается на черную рубаху.
Старики утоляют своих старух
В канавах под мутным фонарным светом.
Тощие младенцы в трухлявых люльках
Пищат вперебой, ищут ссохшуюся грудь.
Слепой шарманщик на широкой черной подстилке
Ручкою накручивает "Карманьолу",[16]
А хромой с перевязанною ногою пляшет,
Сухо прищелкивая ложечками в руке.
Из глубоких дыр ползут самые дряхлые,
На лбах — фонарики, как у горняков:
Хилые бродяги,
Рука на посохе — кожа да кости.
Ночь светлеет. Колокола колоколен
Звонят ко всенощной нищенским грехам.
Отпирают двери. В темном проеме —
Бесполые головы, морщинистые от снов.
Над крутой лестницей хозяйское знамя —
Мертвая голова и скрещенные берцы.
Заглянешь — увидишь: спят, где повязал их
И переломал их адский аркан.[17]
В городских воротах, напыжив брюхо,
Карлик стоит, красуясь во всем красном,
И смотрит в зеленый небесный колокол,
Где неслышно мчится за метеором метеор.[18]
Они бродят в ночах городов,
Черным выгибом гнущихся под их шагом,
Их моряцкая вкруг лица борода —
Тучи, черные копотью и дымом.
В толчее домов их длинные тени
Взмахом гасят шеренги фонарей,
Тяжкой мглой наплывают на асфальты,
Медленно вымаривают за домом дом.
Одной ногой — среди площади,
Коленом — о колокольню,
Они высятся, посвистывая в свирели[19]
В тучах, хлещущих кромешным дождем.
А вкруг ног их завивается ритурнель[20]
Черной музыки городского моря:
Великий заупокой,
Глухо и звонко встягиваясь в темень.
Они сходят к реке, которая,
Как распластанная и черная змея,
С желтыми фонарными пятнами
На хребте, ускользает в гнетущий мрак.
Нагибаясь над парапетом,
Тянут руки в роящуюся толпу,
Как лемуры,[21] сквозь гниль болота
Прорывающие стоки канав.
Вот один встает. Черной маской
Он прикрыл белый месяц.[22] Ночь,
Как свинец, оседая из сумрака,
Втискивает город во мрак, как в щель.
Плечи города трещат. Взламывается
Крыша, красный вскидывается огонь.
И они, топырясь на острой кровле,
По-кошачьи визжат в глухую твердь.
В комнате, набитой сумраками,
Роженица в родах вопит с одра.
Ее брюхо, как гора, над подушками, —
А вокруг нее — дьяволы, головами в потолок.
Ее пальцы вцепились в койку.
В ее крике — комната ходуном.
Прорывается плод,
Раздирая чрево надвое красной раной.
Над ней сдвинулись дьяволы,[23] как жирафы.
У младенца нет головы.
Мать хватает его, вглядывается, откидывается,
Жабьей лапой спину морозит страх.[24]
Только демоны растут выше, выше,
Сонный рог их красным вспарывает небеса,
А вокруг копыт их, огнем повитых, —
Тряс и грохот по недрам городов.
Его выталкивают за калитку.
Там он не мешает своим нытьем.
"Смотри себе в небо!" Вокруг — никого,
Он стоит и шарит глазами в небе,
Мертвыми глазами. "Где оно, где
Небо? Где оно, синее? Синее,
Что ты такое? Мягкое и твердое,
Вот оно, в руке, а цветного — нет.
Ни красного моря. Ни золотого
Поля под полднем, ни вспыхнувшего огня,
Ни граненого самоцвета,
Ни струящихся волос через гребень.
Ни разу звезд, ни разу леса, ни разу
Весны и роз. В гробовой ночи
И багровом мраке — вечное для глаз моих
Полное жутью говение и пост".
Его белая голова над тощей шеей —
Как купа лилий. В иссохшей глотке
Круглым комом катается кадык.
Глаза прорезаются из узких щелок,
Как белые пуговицы. Мертвым не страшен
Самый яркий полдневный луч.
Небо отражается в погасшем взгляде
И утопает в блеклом свинце.
вернуться
Темным морем плещут в Ваалов слух. — Ваал — в западносемитской мифологии одно из наиболее употребимых прозвищ богов отдельных городов. Наибольшим распространением пользовался культ Баала — бога бури, грома и молний. Известны изображения Баала в виде быка или воина, восседающего на облаке и поражающего землю молнией-копьем. В эпоху эллинизма отождествлялся с Зевсом.
вернуться
Пляскою корибантов… — Корибанты в греческой мифологии спутники и служители великой матери богов Реи-Кибелы, фригийской богини плодородия. Культ Кибелы носил экстатический характер: богиня требовала от своих служителей полного подчинения ей, забвения себя в экстазе. Зачастую жрецы Кибелы наносили друг другу кровавые раны или оскопляли себя во имя богини, уходя из мира обыденной жизни. Позже Кибела стала почитаться как защитница городов (изображалась в венце со стенными зубчиками) и покровительница их благосостояния. Корибанты — одна из излюбленных метафор Ф. Ницше, которой он обозначает людей толпы.
вернуться
И с каждого коршуном взметается гроза. — Во многих религиях птицей бога выступает орел. Он сопровождает, к примеру Зевса. У Данте орел — это птица Христа, он символизирует Вознесение. Гейм заменяет орла коршуном — поедателем падали.
вернуться
…море огней / Разливается по улицам… — Реминисценция на Апокалипсис (ср. падение Вавилона: Откр 18); мотив, который особенно часто встречается в стихотворениях Артюра Рембо.
вернуться
"Карманьола" — песня и танец времен Французской революции.
вернуться
Аркан — в алхимии — волшебный элексир.
вернуться
Где неслышно мчится за метеором метеор. — В мае 1910 г. в небе наблюдалась комета Галлея. Строчка, возможно, является аллюзией на это событие.
вернуться
Они высятся, посвистывая в свирели… — По греческой легенде, свирель изобрел козлоногий Пан, спутник Диониса. Вид Пана наводит на людей беспричинный страх. Христианская традиция причисляет его к бесовскому миру. Пан — частый персонаж в стихотворениях Бодлера и Рембо.
вернуться
Ритурнель — инструментальный эпизод, повторяющийся припев, исполняющийся в начале и конце каждой строфы песни.
вернуться
Лемуры — в римской мифологии вредоносные тени, призраки мертвецов, не получивших должного погребения, преступно убитых, злодеев и т. п., бродящие по ночам и насылающие на людей безумие. В последнем акте второй части гётевского «Фауста» лемуры роют могилу для ослепшего Фауста.
вернуться
Черной маской / Он прикрыл белый месяц. — Затмившаяся луна — знак, возвещающий в Библии о конце света и втором пришествии Христа (ср. Мф 24, 29: "Солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются"). Этот образ будет постоянно возникать у Гейма (особенно в стихах 1911 г.).
вернуться
Роженица в родах вопит с одра… // Над ней сдвинулись дьяволы… — Ср. с соответствующим местом в Откровении (12, 1–6).
вернуться
Жабьей лапой спину морозит страх. — Еще одна реминисценция на Откровение св. Иоанна Богослова в этом стихотворении. В обличьи жаб выступают демоны Апокалипсиса: "И видел я выходящих из уст дракона […] трех духов нечистых, подобных жабам" (Откр 16, 13).