И подкатит иногда горький комок от таких думок, вздохнуть не дает старику. И такая же горькая тоска покроет влажной печалью выцветшие глаза. Смахнёт деревенский весельчак навернувшуюся скупую стариковскую слезу, да ещё и воровато по сторонам глянет: не заметил бы кто. Негоже жизнерадостному весельчаку Лявону плакать да на судьбину грех держать. Что ж, пусть все думают, что жизнь у него…
— Очнись, Лявон! Горелка разморила, что ли? — спросил Петро, удивившись странному выражению на лице старика.
— Дане… Это я так… Задумався.
— На вот, дед, возьми. Это тебе к Рождеству. Кошик[17] после праздника вернёшь, — сказала подошедшая женка Петра. Она держала в вытянутой руке корзинку с продуктами и грустно улыбалась.
— Э-э-э, дед, а глаза-то чего на мокром месте? — удивился Петро и вдруг понял: задело старика за душу уделённое ему внимание. Не то внимание, когда подшучивают над ним и смех вокруг. Взяло за живое, до слёз проняло простое человеческое участие. Ведь он для семьи приказчика никто. Нищий односельчанин! Всё! А надо ж вот…
Растроганный старик уже не стыдился застрявших на ресницах и на щеках росистых капель. И что-то выдумывать сейчас он был не способен. Держа в дрожащих руках корзинку, Лявон остановился у порога и сказал:
— Благодарствую за гостинец. Век не забуду. А тебе, Петро… к знахарю надобно. — Старик назвал приказчика просто по имени, без отчества. Так более доверительно и ближе. Он молча, с сочувствием, посмотрел Петру в глаза и тихо добавил:
— Я не слепой ведь. Вижу: беда с тобой приключилась. Не тяни долго. Хорошего знахаря ищи… Сильного.
— Так, дед. Спасибо тебе за всё, — совсем грустно прозвучал голос Петра.
Лявон снова недоуменно пожал плечами и, попрощавшись с Марфой и Марылькой, вышел на улицу. Приказчик тоже вышел следом. При расставании дед, ещё раз задержав взгляд на Петре и легонько дотронувшись до его плеча, сочувственно произнёс:
— Удачи тебе, Кузьмич… И нехай Бог поможет тебе…
Немало поездил приказчик пана Хилькевича по Полесскому краю в поисках маститых знахарей. Многие брались ему помочь, но никому не удавалось снять проклятие ведьмы. Все они говорили, что на большой злобе приделано и очень сильно. И не знали они, кто мог бы помочь Петру. Беспомощно разводя руками, лишь в одном едины были: молиться надо и на божье милосердие уповать.
Петро вначале ещё надеялся избавиться от проклятия, денно и нощно молился, просил у Бога защиты, не забывая, однако, поминать лихом Серафиму. Если бы он только знал всю правду о насланной на него беде! Даже кошмарный сон не преподнёс бы ему более изощрённой правды. Если когда-то и суждено Петру отдать богу душу, то уж лучше пусть уйдёт в мир иной в неведении…
Совсем стал седой Петро Логинов. Осунулся, исхудал неимоверно, силушку свою потерял без времени и взор уж затуманено смотрел из впавших глаз. Вроде ничего и не болело, но слабость до дрожи в ногах и руках одолевала его, безразличие ко всему появилось. А в последнее время стал приказчик в синюю даль часто всматриваться. В невидящем взгляде манящая искорка появлялась. К себе звала эта даль, за горизонт небесный…
Похоронили Петра Кузьмича Логинова перед самой Масленицей. Всё село провожало панского приказчика в последний и неизведанный путь. Сказать, что люди любили или жалели Петра, поэтому всем селом, многочисленными кучками, стояли на кладбище — нет. Так уж повелось в сельской местности, что похороны были для людей своеобразным зрелищем. А если хоронили почитаемого или известного на селе человека, да ещё безвременно умершего и при загадочных обстоятельствах, то уж тут всякому непременно хотелось не пропустить такое чёрное событие.
Среди селян, собравшихся на похороны, то тут, то там шепотом произносилось имя старухи-ведьмы. А в том, что она чёрная ведьма и что именно она свела в могилу Петра Кузьмича, ни у кого сомнений уже не оставалось. Было лишь многократно возросшее чувство страха и ужаса перед этим чудовищем.