На следующий день после знакомства, пока Огастес встречался с парижскими банкирами, Элис и Сильвия вместе позавтракали и отправились за покупками. Потом они посетили Лувр, обошли магазины и книжные развалы на набережной Сены… За какие-нибудь три дня молодые женщины превратились в неразлучных подруг. Элис не понимала, что их сблизило. Может быть, одиночество? Как бы то ни было, американка с радостью приняла приглашение Сильвии провести месяц на вилле ее мужа недалеко от Палермо. Сицилия давно интересовала Элис, кроме того, перспектива провести самую суровую зимнюю пору не на заснеженной Медисон-авеню, а в живительном средиземноморском климате, была, безусловно, очень привлекательной. Как Элис и предполагала, Огастес с готовностью дал свое согласие. Он с нетерпением ждал возвращения на Уолл-стрит; помимо этого, в компании молодой жены он всегда чувствовал себя слегка скованно, и Элис была уверена, что он не станет возражать против нескольких недель холостяцкой жизни, когда у него появится возможность обедать в клубе, без устали обсуждая с друзьями процентные ставки и положение на рынке ценных бумаг. Таким образом, две недели назад Огастес отправился поездом в Гавр, чтобы поспеть на пароход, а Элис и Сильвия, доехав по железной дороге до Ниццы, поднялись на борт яхты князя дель Аквы, чтобы спокойно, без спешки отплыть в Палермо, если повезет с попутным ветром. Когда яхта прибыла на остров, молодых женщин ожидал один из экипажей князя, доставивший их вверх по склону холма в городок Монреале. Затем, проехав еще несколько километров, они добрались до виллы дель Аква в деревушке Сан-Себастьяно.
Они прибыли в начале пятого. Осанистый дворецкий Чезаре провел Элис в отведенные ей покои. Она приняла ванну, поспала и теперь закончила одеваться к обеду.
Пока что у нее складывались отрадные впечатления и от дома, где она остановилась, и от самой Сицилии. В дверь постучали. Элис, стоявшая у высокого окна, задернутого роскошной кружевной гардиной, обернулась и сказала по-итальянски: «Войдите».
Дверь открылась, и перед Элис предстал самый прелестный мальчик из всех когда-либо виденных ею. Это был подросток лет двенадцати — тринадцати, слишком высокий для своих лет. Одетый в сине-зеленую ливрею, он, как показалось Элис, чувствовал себя в этой одежде довольно неловко.
При темных кудрявых волосах мальчик был белокож, тогда как у многих сицилийцев, особенно жителей западной части острова, в жилах которых текла сарацинская кровь, кожа имела оливковый оттенок. Худой, с тонкими чертами лица и огромными карими глазами, в глубине которых затаился испуг, мальчик был прелестен, как ангел.
— Княгиня, — сказал он замявшись, — просила передать, что гости уже съезжаются.
Имея способности к языкам, Элис превосходно говорила по-французски и по-итальянски, но у мальчика был такой грубый сицилийский акцент, что она с трудом поняла его слова. Она пересекла просторную комнату и остановилась перед ним. Казалось, он сейчас убежит. Элис улыбнулась, и он немного успокоился.
Как тебя зовут? — спросила Элис.
— Витторио.
У него получилось «Виттуриу», поскольку сицилийцы вместо «о» произносят «у». Он уставился на Элис своими огромными глазами, и она вновь восхитилась его красотой.
— Ты очень красивый юноша, Витторио. — Он промолчал, не отрывая от нее взгляда, и она рассмеялась: — Ты, наверное, никогда не встречал американцев, не так ли?
— Нет, синьора.
— И что ты обо мне думаешь?
— Я… Я думаю, что синьора очень красивая, — сказал он, сдерживая волнение.
— Спасибо, Витторио! Вижу, тебе не чужда знаменитая сицилийская галантность. А теперь проводи меня, пожалуйста, вниз.
— Да, синьора.
Казалось, он испытал облегчение, что разговор закончен, и это позабавило Элис. Обаянию мальчика трудно было не поддаться. «Боже мой, — подумала она, — в какого сердцееда он превратится через несколько лет!» Витторио придержал дверь, помогая Элис выйти, и направился к мраморной лестнице, находившейся как раз напротив ее покоев. Лестница вела вниз, в огромный вестибюль, с барочной роскошью украшенный архитектором Форцини, освещенный десятками свечей. На высоком потолке ученик Тьеполо[2] изобразил в виде напыщенной аллегории сцену канонизации одного из предков князя, взятками добившегося папского престола: несколько дюжин пухлых ангелочков, кружа среди облаков, возносили на усыпанное звездами небо Папу, который, как показалось Элис, был похож скорее на убийцу. Решив, что это второсортная живопись, американка, однако, не могла не отметить, что свет многочисленных канделябров, а также внушительные размеры лестницы и вестибюля делали фреску очень эффектной! Итальянцы известные мастера декора.