Не стоит и говорить, насколько глубокими заблуждениями являются такого рода выводы.
9. Итоги революции, Гражданской войны, политики военного коммунизма
Обстоятельства, довлевшие над жизнью страны Советов в первые годы её существования, наложили серьёзный отпечаток на всю дальнейшую историю страны. И дело не только в том, что в условиях войны и военного коммунизма формировалась жёсткая, вертикально интегрированная система управления — так называемая административно-командная система. Не в «централизации», которую по сей день ставят в вину большевикам, не понимая, что революционные теоретики того периода, впервые выдвинувшие этот тезис, отстаивали анархо-синдикалистскую альтернативу — рабочий контроль и полную автономность на местах. И не в «бюрократизации» — это вновь отголосок старого и плохо понятого в современности спора. В тот период каждый не избранный представитель власти автоматически попадал в ряды «бюрократов».
Дело даже не в сращивании партийного и государственного аппаратов — как показал нам опыт современной России, это отнюдь не уникальная особенность большевиков.
Да, революционеры пришли к власти с идеалистическими лозунгами (под которыми всё же скрывалось куда менее идеалистическое содержание), а обстоятельства вынудили их действовать во многом вразрез с этими лозунгами. Вместо наивно ожидаемого многими немедленного «пролетарского рая», мира и демократии в виде полной свободы, большевикам пришлось восстанавливать государственное управление, собирать армию, сражаться. И в условиях войны кормить голодных людей и поддерживать в меру сил и умений (которых объективно не хватало) хозяйство — при даже не завершённом ещё до конца, а продолжающемся распаде всех прежних социальных, экономических и государственных институтов.
Представьте себе масштаб этой задачи, добавьте в уравнение партию, которая не имела ранее возможности получить опыт государственного управления, и отнимите все остальные партии, успевшие к тому моменту попробовать управлять страной. И станут понятны слова многократно цитированного в этой работе эсера Н.Д. Кондратьева: «Начиная с 1919 г. я признал, что я должен принять Октябрьскую революцию, потому что анализ фактов действительности и соотношение сил показывали, что первоначальное представление, которое я получил в 1917‑1918 гг. было неправильно… я вошёл в органическую связь с Советской властью»[929].
Или слова знакомого нам анархиста Виктора Кибальчича — яркого и предметного критика политики большевиков, вступившего в РКП(б) в 1919 году, но не разорвавшего связи с анархистами. По сути, Кибальчича следует воспринимать как представителя анархического крыла русской революции в большевистской партии. В 1921 году он остро и с болью переживал трагедию антибольшевистского Кронштадского мятежа. Кибальчич обладал если не полной (полной, пожалуй, на тот момент не обладал никто) картиной событий в городе-крепости, то явно более широкой, нежели рисовала официальная пропаганда. Он знал, что так называемый «мятеж белогвардейских офицеров» в действительности в очень значительной степени является выступлением кронштадских матросов под руководством местного Совета.
В воспоминаниях Кибальчича отражены и его глубокое сочувствие восставшему гарнизону, и его поддержка «антитоталитарных» требований: «перевыборы в советы на основе тайного голосования; свобода слова и печати для всех революционных партий и групп; свобода профсоюзов; освобождение политзаключённых революционеров; свёртывание официальной пропаганды; прекращение реквизиций в деревне; свобода кустарям…» и т.д.[930]
И вместе с тем Кибальчич пишет: «С большими колебаниями и невыразимой тоской я и мои друзья-коммунисты в конечном счёте стали на сторону партии. И вот почему. Правда была на стороне Кронштадта, Кронштадт начинал новую освободительную революцию, революцию народной демократии. «Третья революция!» — говорили некоторые анархисты, напичканные детскими иллюзиями. Однако страна была полностью истощена, производство практически остановилось, у народных масс не осталось никаких ресурсов, даже нервных. Элита пролетариата, закалённая в борьбе со старым порядком, была буквально истреблена. Партия, увеличившаяся за счёт наплыва примазавшихся к власти, не внушала особого доверия. Другие партии были очень малочисленны, с более чем сомнительными возможностями. Очевидно, они могли восстановиться за несколько недель, но лишь за счёт тысяч озлобленных, недовольных, ожесточившихся, а не энтузиастов молодой революции, как в 1917-м. Советской демократии не хватало вдохновения, умных голов, организации, за ней стояли лишь голодные и отчаявшиеся массы. Обывательская контрреволюция перетолковывала требование свободно избранных советов в лозунг «советы без коммунистов». Если бы большевистская диктатура пала, последовал бы незамедлительный хаос, а в нём крестьянские выплески, резня коммунистов, возвращение эмигрантов и, наконец, снова диктатура, антипролетарская в силу обстоятельств»[931].
929
930