Люди его любили сильно и несли ему подарки. Как же радовался Батюшка, когда однажды получил в подарок пару ботинок!
— Ты глянь, — говорил он, — да они же мне в самый раз!
Я уверена, что Батюшка в свою очередь передаривал потом полученные им подарки нуждающимся людям. И думаю, он радовался больше всего, когда видел, что люди полны отзывчивости, христианского милосердия, любви к ближнему, и — почему нет? — еще думаю, что Батюшка радовался тому, что он был любим. Потому что и святым нравится быть любимыми, разве не так?
Я была на многих встречах с отцом Клеопой, но искренне признаюсь, что не набралась отваги, чтобы задать ему какой-нибудь вопрос, а их у меня было множество, ведь тогда я только полагала благое начало; меня охватывала робость, волнение, и я даже боялась, что огорчу его каким-нибудь неподобающим вопросом.
Я чувствовала себя словно мошка, совсем крохотная мошка у подножья Чахлэ́у — самой высокой и самой знаменитой горы в Молдове.
Бывало и так, что Батюшка сердился, хоть и случалось это довольно редко, это правда, и тогда он повышал тон, говорил резковато, так что я удивлялась, откуда у него еще берется такая сила… Но это у него быстро проходило, и он продолжал голосом кротким, обычным:
— Да, дорогой, да. Да, дорогой мой, будем внимать душой своей.
Более всего сердился Батюшка, когда его искушали из-за его святости, и потом, ему совершенно не нравились всякие похвалы.
Я училась на ответах, которые Батюшка давал другим, а вопросы их не заканчивались. Мне было достаточно того, что я нахожусь возле него. Одно только его присутствие делало меня счастливой, потому что Батюшка имел силу действием благодати Святаго Духа изменять сердца людей.
Я любила несказанно сильно Батюшку, любила той любовью, лишенной какой бы то ни было корыстной заинтересованности, о которой говорит апостол Павел и которая несравненна, потому что без нее мы ничто.
Мне очень хотелось самой лично сфотографировать отца Клеопу, если все не могла набраться смелости сказать ему что-нибудь. Батюшке не нравилось, чтобы его фотографировали или снимали на камеру, — он считал все это суетой. Батюшка этого не хотел, но фотоаппараты почти всегда были в руках у людей, и ему ничего не оставалось делать. Так что и я этим пользовалась, и в толкотне мне иногда удавалось поймать его лик в объектив. Но, как нарочно, дома я обнаруживала, что только кадры с Батюшкой не получались. Мысль о фотографии стала для меня навязчивой идеей (фотография — мое хобби).
Летом 1997 года я сказала себе: «Так нельзя, у меня должен быть снимок Батюшки, сделанный мною самой». И когда засверкали фотовспышки — дело было к вечеру, — я приготовила свой фотоаппарат, собралась с духом и направилась к Батюшке просить благословения сфотографировать его. Это был первый раз, когда я обращалась прямо к Батюшке. Он, увидев меня уже на изготовке, сказал, что не хочет, чтобы я его снимала, и добавил четко и повелительно:
— Ну вот что! Я молю Бога, чтобы не получился этот снимок с Дедом Путрега́ем[9] (так он подтрунивал над самим собой).
И дома я снова в досадном изумлении обнаружила, что пленка с Батюшкой засветилась.
Я не могла обижаться на Батюшку, я думала: в чем я согрешила, почему не удостоилась? Думаю, он интуитивно уловил мою гордость; конечно, я хвастала бы, что вот эти снимки с Батюшкой я сделала сама. И еще я знала почему. Я покупала книги, написанные его святостью, и только перелистывала их; вместо них я тратила время на неведомо какую макулатуру.
Но в тот вечер Батюшка подарил мне радость, одну из самых больших радостей в моей жизни. Так как некоторым из нашей группы, в большинстве своем женщинам, негде было переночевать, где, вы думаете, мы провели ночь? В автобусе? Под открытым небом? Ни в коем случае! Мы остались на ночь в самом благословенном месте нашей страны — в комнате, полной икон и Святаго Духа[10].
Мы спали на полу, на пледах, под неусыпаемыми очами икон с мерцающими лампадами, горевшими всегда.
Думаю теперь и ругаю себя. Почему я не простояла в бдении ту единственную ночь, не смыкая глаз, почему не молилась перед одной из тех икон? Конечно, мы были усталые с самых Ясс, были обессилены долгими часами ожидания на ногах, без сна, и все же…
За мою жизнь мне доводилось спать в опочивальнях изысканных, на пуховых перинах — в прямом и переносном смысле, но ни разу я не чувствовала себя такой защищенной и спокойной, как в этой простенькой комнате, полной икон и святых книг отца Клеопы! И я нисколько не впадаю в экзальтацию. Особенно теперь, когда вспоминаю, что спала в келии святого человека, а ведь Батюшка освящал и землю, по которой ступал.