Народ посмеивался над ее хвастовством, а она победно продолжала:
– Захочу, всю лавку куплю! Захочу – весь ряд мой будет, со всеми товарами и купцами вместе! Такие обноски, – она с презрением оглядела девушку в косынке, – ни за что не надену!
И красавица пошла вдоль ряда, провожаемая не только насмешливыми, но и уважительными взглядами: что ни говори, а дела князя она действительно знала как никто другой.
Девушка в крашеной свите осталась стоять, словно приросла к месту.
– Пойдем! Пойдем, голубка, далеко ли до греха! – уговаривала ее нянька и тянула за рукав.
Девушка ее не слышала, а все смотрела с гадливостью вслед ушедшей, будто уползающей змее. В голубых глазах ее стояли слезы досады и бессильного гнева.
– Значит, вот как… – задыхаясь, прошептала она. – Значит, вот каких…
– Ну, говорили же! – Нянька развела руками, что, дескать, это все нам давно известно. – Ведь князь не монахом живет, это и матушка игуменья знает. Эта ли, другая – тебе-то что за дело? Пойдем-ка, а не то признает кто-нибудь – срам какой…
Девушка отвернулась. Два купца из ближних лавок покосились на нее и многозначительно перемигнулись между собой: неумеренная любовь князя Юрия к женскому полу в Берестье чуть ли не в поговорку вошла, так, может, перед ними соперница хвастливой Яльки?
Купцы Кирило и Радогость бывали в разных землях и повидали немало, но и они весьма удивились бы, если бы узнали, что догадка их отвечает истине с точностью до наоборот. Девушка в косынке никогда по доброй воле не унизилась бы до соперничества с бесстыжей холопкой. Это соперничество навязали ей самой судьбой: ведь она-то и была княгиней Прямиславой Вячеславной, законной женой Юрия Ярославича вот уже целых семь лет.
6625 год от сотворения мира[7] выдался очень беспокойным. Вечный бунтарь Ярославец Святополчич опять задумал отнять владения у перемышльских Ростиславичей, для чего привел на Русь поляков. Осадой города Владимира удалось привести Ярославца в покорность, с него и его родных взяли клятвы дружбы, а родство подкрепили брачным союзом: за Юрия, двоюродного племянника мятежного Ярославца, выдали и дочь Вячеслава туровского, который приходился сыном киевскому князю Владимиру Мономаху. Вместе с невестой Юрий получил Берестье, в котором некогда княжил его отец, лишенный владения за непокорность Киеву.
Юрий тогда был зрелым мужчиной, уже овдовевшим, а Прямиславе исполнилось всего десять лет. Но бывали княжеские невесты и помоложе: случалось, венчали и семилетних. Сама десятилетняя девочка вполне охотно признала себя «уже взрослой» для брака, тем более что мысль о важности ее будущего брака – какой ни судит Господь – ей внушили почти с рождения. Но мать ее хорошо понимала, как мала еще ее старшая дочь, и со слезами прощалась с ней, точно предчувствуя, что больше им не свидеться: княгиня Градислава Глебовна умерла через четыре года после свадьбы дочери. Родители с боярами и их женами провожали юную невесту по дороге целый день и все никак не могли расстаться. Мала, слишком мала была их дочь для того, чтобы покинуть родительское гнездо и вить свое собственное. Но вот родители простились, повернули назад, и дальше Прямиславу провожали туровские бояре с женами, а также присланные за ней берестейские бояре, тоже со своими боярынями. Единственным близким человеком для Прямиславы осталась нянька Зорчиха. Отец, мать, младшая сестра Верхуслава, которая по глупости завидовала, что Прямислава уже взрослая, – все родное и близкое осталось где-то на другом краю света, а впереди ждало только чужое и холодное. Маленькая невеста плакала всю дорогу от страха и тоски, а Зорчиха утешала ее рассказами о будущей славе, чести и богатстве. Нянька уверяла, что муж, то есть Юрий Ярославич, будет любить ее и беречь, как отец. Про себя Зорчиха, должно быть, думала, что кое-какое сходство с Вячеславом и правда имеется: жених был старше Прямиславы на двадцать с лишним лет и без всякой натяжки годился ей в отцы.
Саму свадьбу Прямислава помнила плохо, и хуже всего венчание, когда ей на палец надели слишком широкое кольцо, а потом Зорчиха его спрятала, чтобы ребенок не потерял. Но десятилетняя девочка, конечно, не могла стать настоящей женой мужчине на четвертом десятке, а родственниц в доме, чтобы смотреть за ней, у него не имелось. Сразу из церкви ее проводили в Апраксин-Мухавецкий монастырь – взрослеть и ждать «поры», то есть возраста, когда она на самом деле будет пригодна для брака. Здесь игуменствовала мать Юхимия, в миру княжна Добролюба Мстиславна, троюродная сестра Юрия Ярославича. Поначалу Юрий по праздникам навещал юную супругу. Но потом его посещения стали все реже и со временем совсем прекратились. Он занимался делами, охотой, пирами, да и женщин мог найти себе более привлекательных, чем маленькая девочка, способная пока только возиться с тряпичными куклами и повторять за монахинями слова молитв. Холостяцкая жизнь, с ее волей, постоянными гулянками и частой сменой красивых холопок, ему нравилась гораздо больше, чем добродетельный семейный уклад.