За двенадцать лет венецианцы дважды приводили на помощь Константинополю свой флот, теперь уже, без сомнения, ставший самым могучим на Адриатике. За это они, по всей вероятности, пользовались особой благосклонностью имперского экзарха в Равенне и подчиненного ему правителя провинции – военного магистра (magister militum). По крайней мере, нечто в этом роде заставляет предположить «Альтинская хроника» – потрясающе безграмотная мешанина фактов и легенд, составленная в XII в. и – ничего не попишешь! – остающаяся одним из основных наших источников информации об этом раннем периоде. В ней обнаруживается несколько путаный рассказ о том, как Нарсес попал в опалу и был смещен после смерти Юстиниана в 565 г., а пришедший ему на смену Лонгин нанес официальный визит жителям лагуны. Обращение венецианцев к высокому гостю стоит процитировать дословно:
Бог был нашим помощником, защитником, покровителем и спасителем, сохранив нас и защитив, и мы спаслись благодаря Его заступничеству, поселившись в лагунах, разместившись в деревянных ладьях… Вторая Венеция, которую мы имеем в водных лагунах, является, как можно увидеть, чудесным местом обитания, ибо нет в мире такой власти и такого флота – ни у императора, ни у королей, ни у прочих князей, какие есть в этом мире, – которые бы заставили нас бояться, что они нас захватят и завладеют нами[6].
Несмотря на скрытый в этих словах вызов, Лонгин удостоился торжественного приема: его встретили «под звон колоколов и такое громкое звучание флейт, кифар и органов, что и грома небесного не услышали бы…». Затем венецианские послы отправились с ним в Константинополь и вернулись с первым в истории официальным договором между Венецией и Византией. В обмен на верность и оказание услуг по мере необходимости венецианцы получали военную защиту и торговые привилегии на всей территории империи.
«Альтинская хроника» утверждает, что Лонгин намеренно не стал требовать с них присяги на верность. На этом основании местные патриоты еще добрую тысячу лет твердо стояли на том, что Венеция никогда не подчинялась Византии по-настоящему. Процитированные ранее слова (которые, напомним, были записаны лет через шестьсот после самих событий) – еще одно свидетельство этой позиции. Только в последнее столетие историки Византии, пристально и беспристрастно изучившие документальные свидетельства того времени, безоговорочно установили, что первые венецианцы, быть может, и пользовались особыми привилегиями, но все-таки оставались подданными Византийской империи в полном смысле слова и не в меньшей степени, чем их не столь удачливые соседи на материке. Независимость не снизошла на город чудесным образом в миг его рождения: так же как и демократическим институтам, ей предстояло расти и развиваться неторопливым и естественным путем, на протяжении многих лет – и, возможно, именно поэтому она продержалась так долго.
С евнухами, как всем известно, шутки плохи: это люди опасные. Отставка Нарсеса, если верить преданиям, повлекла за собой не только прояснение политического статуса Венеции, но и гораздо более серьезные последствия, причем для всей Италии. Старик хорошо служил своему императору. В таком возрасте, когда иные давно уже наслаждаются заслуженным отдыхом, он воевал по всему полуострову, возглавляя одну отчаянную кампанию за другой. Даже потерпев окончательное поражение в битве с остготами у подножия Везувия в 553 г., Нарсес не успокоился. Он тотчас развернул масштабную программу реорганизации и реконструкции на вверенных ему землях и продолжал воплощать ее в жизнь еще целых двенадцать лет, пока, словно гром среди ясного неба, не грянула опала. Когда Нарсеса сместили с должности, ему уже исполнилось восемьдесят семь. Императрица София решила подкрепить отставку тяжким личным оскорблением: она послала бывшему экзарху в подарок золотую прялку и пригласила его прясть в женских покоях, коль скоро он не мужчина. Нарсес, как говорят, ответил: «Я спряду ей такую нить, конца которой она за всю жизнь не сыщет», – после чего отправил к Альбоину, королю лангобардов (обитавших на территории современной Венгрии), послов со всеми дарами Средиземноморья, приглашая его прийти и взять страну, порождающую такое изобилие.