Едва намеченная линия благородства сразу же отрицается и перебивается другой: «…но есть букет». Единственно правильным ингредиентом оказывается «Белая сирень», тогда как среди ошибочных перечисляются «будоражащий совесть» и «укрепляющий правосознание» «Ландыш серебристый», а также «Жасмин» и «Шипр». Почему единственно верными становятся духи «Белая сирень», а неправильными – «Ландыш серебристый», заставляющий к тому же вспомнить маму, сказать трудно. Возможно, подобные авторские ходы вызваны желанием подразнить будущих «пытливых читателей», возможно, включая и филологов, которые будут ломать голову над тем, почему один элемент предпочтительнее другого. Однако утверждать, что Ерофеев случайно выбирал те или иные элементы, сложно, поскольку он чутко реагировал на стилистические тонкости. Отсюда нужно предполагать, что набор ассоциаций, смысловой ореол, стилистический шлейф, тянущийся за словосочетаниями, определяли выбор ингредиентов для рецепта (или элементов – для текста).
В русскоязычной традиции у ландыша, в частности у серебристого ландыша, есть опорные точки, которые могли быть актуальными во время написания поэмы (не обязательно в виде строгой логической схемы): стихотворение Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива»; жестокий романс «Это ландыши все виноваты», выписанный Ерофеевым на страницы записных книжек[1210]; песня «Ландыши», первой исполнительницей которой стала Гелена Великанова и которая часто переделывалась в советском фольклоре; естественно, список можно продолжать. Стихотворение Лермонтова отличается догматичностью и схематичностью на пути к постижению божественного. В романсе «Это ландыши все виноваты» первостепенной становится категория вины, связанная с совестью и – в перспективе – с правосознанием (ср. чувства героя, разбуженные как раз «Серебристым ландышем»). Советская песня «Ландыши», в свою очередь, тошнотворно жизнелюбива и прицепляется к хотя бы единожды услышавшим ее. Можно допустить, что суждения субъекта о ландыше вызваны эмоциями от одного или одновременно нескольких источников, сформировавших ассоциативный ореол в авторском сознании.
Интересно представить похожий ассоциативный список вокруг «Белой сирени». В основном поэтическая коллокация «белая сирень» появляется в контексте любовного свидания и связана с влюбленностью (см. стихотворения не раз процитированной в поэме Мирры Лохвицкой – «Призыв» и «Сирень расцвела, доживали смелее / свой радужный век мотыльки» или стихотворение Тэффи «Песня о белой сирени»). Кроме того, Ерофеев выписал в дневники строки из романса «Поутру, на заре», в которых сирень ассоциируется со счастьем: «И в душистую тень, / Где таится сирень, / Я пойду свое счастье искать»[1211]. Если очерченный ассоциативный абрис хотя бы отчасти актуален, то прописанная в поэме оппозиция «ландыша серебристого» как связанного с совестью, дидактичностью или, например, просто тошнотворного ингредиента, и «белой сирени» как чего-то легкого и в разных смыслах, включая любовный, счастливо опьяняющего, подтверждается русскоязычной культурной традицией.
Попробуем осмыслить и семантический эффект от других ингредиентов. «Пиво жигулевское» и «средство от потливости ног» добавляют в ореол рецепта оттенок простоты и понижают «культурный градус» коктейля. На языковом уровне «средство от потливости ног» каламбурно актуализирует мотив ходьбы (и, по инерции дискурсивной ерофеевской игры, ходьбы-странствия в средневековой культурной традиции). Кроме того, «средство от потливости ног» также комически напоминает о дополнительной семантике слова «дух» – ‘запах’, то есть в таком случае это средство словно добавлено для нейтрализации плохого запаха, а на метауровне – каламбурно – для нейтрализации актуализированной семантики слова. Спиртовой лак, вероятно, несет семантическую функцию скрепления разнородных ингредиентов-традиций.
Осмысляя взаимосвязь всех элементов, можно выстроить следующую картину: коктейль «Дух Женевы», помимо политического, поначалу воскрешает и средневековую традицию. Благородная куртуазность трансформируется в «букет» – нечто более легкое и даже глуповатое («Слезы обсохли, дурацкий смех одолел»). В итоге получается, что «Дух Женевы» – лирика несложная, но исцеляющая, заряженная пафосом свободолюбия и способная даровать мимолетное чувство счастья.