В то же время между гуманистической историографией эпохи короля Матяша и работами Олаха имелись существенные различия. Оба итальянца ставили в центр изложения фигуру Матяша — нового ренессансного правителя, обладающего огромными личными достоинствами, благодаря которому Венгерское королевство и венгерский народ достигли своего наивысшего расцвета[92]. Миклош служил Габсбургам и не мог превозносить их противника — короля Матяша, мечтавшего об императорском титуле и отнявшего у прадеда Фердинанда I Фридриха III земли, титулы и даже любимую резиденцию — Вену, сделав ее столицей своих владений[93]. Тем не менее, в построении модели личности сильного правителя, каким Олах изображает Аттилу, автор исходит из образца, созданного Антонио Бонфини на примере Матяша Корвина. Кроме того, перед домохачскими итальянскими гуманистами и Олахом при написании исторических трудов стояли разные задачи. Рансано и Бонфини прославляли современного им правителя и королевство в период его наивысшего могущества. Миклош же писал в период гражданских войн, упадка и распада королевства. Он пытался проанализировать глубинные причины национальной трагедии и обдумывал возможные пути спасения и средства для восстановления своей некогда великой и прекрасной родины. Спасение Олах видел в венгерском народе, который в далеком прошлом обрел эту счастливую страну. Впрочем, автор исследовал не действительную историю, а использовал ее в качестве канвы для создания своей нравственно-исторической концепции.
Итак, важную позицию в исторической концепции Миклоша Олаха занимает венгерский народ, его происхождение (этническое и географическое), определение места, которое принадлежит ему в истории среди европейских народов. Вслед за Туроци и другими авторами он использовал давно сложившееся в венгерском средневековом историописании представление о венгерско-гуннском родстве, хотя, как отмечал сам Туроци, споры вокруг ранней истории венгров не утихали и в его время[94]. Это обстоятельство в свою очередь не могло не найти отражения в этнической картине, нарисованной и Яношем Туроци, и Миклошем Олахом. Для обоих гунны и венгры — один народ. Автор «Аттилы» одинаково пользуется обоими этнонимами: для него гунны — венгры, а венгры — гунны; при этом гунны, безусловно, — «наши». «Наши решили…», «наши отступили», «венгры перешли Дунай…» и т. д. — пишет он о событиях, связанных с гуннами-венграми[95]. В изложении гуманиста варварские народы, покоренные Аттилой, попали под «власть венгров»[96], а находившиеся под властью вождя гуннов земли стали «Венгерской империей»[97]. В то же время для него особую важность имело то обстоятельство, что, продвигаясь от Дона в западном направлении, гунны в начале IV в. «впервые разбили лагерь» на берегах Тисы[98], заняли Паннонию. Под Паннонией в современную Олаху эпоху обычно понималась Венгрия. Писатель хотел подчеркнуть факт первого «обретения родины», т. е. будущей Венгрии, венграми-гуннами. В третьей главе «Венгрии» он описывает, как гунны под предводительством семи вождей, среди которых назван и Аттила (!), в 373 г. покинули Скифию (в данном случае автор имел в виду Приазовье) и вместе с женами, детьми, рабами, стадами отправились на Запад, чтобы завоевать его и «обрести родину». Он приводит свидетельства того, что венгры-гунны переправились через Дунай в районе современной Олаху Буды и дали названия ряду населенных пунктов в этой местности[99].
Как и другие историки (в том числе Туроци), рассказывая о происхождении венгров, писатель охотно обращается к мифу о Хуноре и Магоре, от которых будто бы произошли гунны и венгры. Разное наименование, по сути, одного народа, он объясняет просто: от обоих братьев произошли гунны, но по имени Хунора их стали называть hungari, а по имени Магора — magyarok, чему на венгерском языке соответствует латинское Hungari[100]. Эта «растиражированная» хронистикой легенда — не просто дань автора историографической традиции, в концепции Миклоша Олаха она наполнена особым смыслом. Во-первых, в очередной раз подтверждалось венгерско-гуннское родство. Дополнительным аргументом в пользу привлечения мифа могло быть осознание писателем-гуманистом его принадлежности к древнему пласту венгерского фольклора. Наконец, языческий миф был адаптирован христианской традицией, сделавшей Хунора и Магора потомками ветхозаветного Ноя.
92
93
См. об этом:
95
99
Так, по утверждению Олаха, с того времени в районе Буды появился топоним Келенфельд, что на венгерском языке означает «место переправы» (Ibid. Р. 36). С именем одного из вождей гуннов — Кеве — он связывает другой топоним — Кевехаза (ко времени Олаха Кайясо), по преданию, место захоронения Кеве, павшего в вымышленном сражении с Теодорихом в местности, вошедшей в средние века в состав комитата Фейер (Ibid.).