Тем не менее, было бы преувеличением говорить о полном неприятии творчества Балинта Балашши современниками. Его любовные стихи хотя и не печатались, но заучивались наизусть. Имя автора в устной передаче забывалось, и его песни становились народными. Стихи переписывались от руки. Венгерский надор Ференц Вешшелени, в семье которого жили воспоминания о Балинте Балашши и бережно сохранялись стихи, в своих письмах к жене и друзьям в 60-гг. XVII в. с уважением упоминает Балашши и приводит его стихи в моменты душевных переживаний[1166].
У Балашши имелись подражатели и последователи среди молодежи. Некоторые из них объявились вскоре после гибели поэта. Шарошский дворянин Криштоф Дархольц в 1595 г. издал в память о Балашши томик стихов поклонников его таланта[1167]. Среди авторов тома были учителя, проповедники, священники из окружения Дархольца. Самый большой материал для тома дали ученики иезуитской гимназии из турецкого комитата, где работал уже упоминавшийся Шандор Добокай. Есть предположение, что Балашши посещал эту гимназию и знакомил учеников со своей поэзией[1168]. Всех объединяли уважение к гражданскому подвигу Балашши, его творчеству и — главное — к его гуманистической учености. В духе латинского гуманизма участники сочинили для мемориального тома элегии и эпиграммы на латинском языке в память о Балашши. Для них Балинт Балашши вместе с его творчеством — олицетворение гуманизма и воплощения героической идеи Античности. Благодаря своему подвигу (мученическая смерть за родину) он вознесся к звездам и занял место среди героев[1169].
Сами обстоятельства кончины поэта, рассказанные очевидцами, дали благоприятный материал для героизации жизни и смерти Балашши. Отдавая себя в руки цырюльника, который должен был ампутировать пораженную гангреной ногу, Балашши будто бы произнес строку из «Энеиды» Вергилия: Nunc animis opus Aeneo, nunc pectore firmo. Эти слова говорит Сивилла, впуская Энея в ворота подземного царства. Он продвигается по нему среди огня, защищаясь мечом от враждебных сил и существ. Призвать на помощь мужество, вспомнить о мече Энея, ложась под нож цырюльника! Все те, кто видел в Балашши последователя итальянских гуманистов, воодушевленно обыгрывали эту ситуацию, находя в стоическом поведении умирающего поэта-воина все новые доказательства его принадлежности к гуманизму.
Интересным представляется то обстоятельство, что в томе, посвященном Балашши, нет ни одного стихотворения на венгерском языке. В этом можно увидеть некий парадокс. Гуманистически настроенное сообщество, сложившееся вокруг Дархольца, объединенное поклонением Балашши, упустило в своих восхвалениях то, чем поэт, собственно, увековечил свое имя, создав венгерскую лирическую поэзию. Таким образом, и эти ученые поэты не поняли и не оценили Балашши по достоинству.
Пожалуй, только Янош Римаи понял значение венгерской лиры Балинта Балашши и в полный голос говорил об этом, пытаясь привлечь к нему внимание современников. «До сих пор не было ещё ни одного венгерского писателя, который смог бы собрать на литературном лугу такой густой и прозрачный мед, и снести его в такие чистые соты, как это сделал Балинт Балашши, который <…> наш язык поднял до высот красноречия…»[1170], — писал Римаи Дархольцу, благодаря его за подготовленную в память Балашши книгу. В другом месте он подчеркивал, что «стихи Балашши с присущей им удивительной приятностью благозвучия венгерской свирели и чистым звучанием слов, оставили далеко позади себя стихи всех других [поэтов]».
1166
Ференц Вешшелени — жене Марии Сечи, 1662 г.; Он же — Д. Кохари, 1663 г. // Balassi Bálint összes művei. II. köt. 128–129. old.
1167
Это издание не сохранилось. Однако ее содержание известно из переписки Яноша Римаи с Криштофом Дархольцем. См. об этом:
1170