Олах касается и распространенного в литературе мнения о происхождении гуннов от скифов, но подходит к нему с большой осторожностью, ограничившись констатацией подобной точки зрения у древних авторов, но напрямую не присоединяясь к ней[101]. К скифам, которые больше тысячи лет держали под своей властью огромные территории и многочисленные народы, гуманист относится с большим уважением[102]. Он перечисляет их победы над Дарием, Киром, Александром Македонским, ссылаясь на Помпея Трога[103]. Олах вообще высоко ценит военную силу любого народа. Не исключено, что по этой причине он упоминает об имеющемся в современной ему литературе мнении о происхождении монголов и турок от скифов, хотя, судя по всему, не поддерживает его. Зато автор не обходит вниманием их завоевания в Азии и Европе, покорение ими других народов[104]. Можно предположить, что для него обращение к скифам — повод задуматься над причиной мощи народов, оставивших заметный след в истории — особенно тех, с кем так или иначе были связаны венгры-гунны. Хотя Олах прямо не поддерживает мнения о скифском происхождении венгров-гуннов, а только как бы намекает на это, для него достаточно уже того, что его соотечественники пришли из Скифии, чтобы быть приобщенными к историческому величию скифов. Он не раз ссылается на скифские обычаи, воспринятые гуннами-венграми, по которым они вступают в бой, хоронят погибших в сражении вождей, вооружаются, одеваются и т. д.[105] Олах рассказывает и о самом известном обычае скифского происхождения — обносить по гуннским становищам окровавленный меч в знак начала войны[106], сохранявшемся в Венгрии, как известно, еще в XVI в. Венгерский юрист Иштван Ве́рбёци в начале XVI в. приводит этот древний обычай в своем знаменитом «Трипартитуме» в качестве аргумента при объяснении причин разделения венгерского общества на свободных (дворян) и рабов (крестьян). Те из древних венгров, кто откликнулся на призыв выступить в поход, увидев знак войны — окровавленный меч, стали воинами, сохранили свободу, получили привилегии[107]. Те же, кто струсил и остался дома, попали в вечное рабство. Олах полностью воспринял эту интерпретацию древнего обычая, перенеся его на гуннов. Таким образом, он прослеживает связь скифско-гуннской древности с венгерской современностью по всем линиям, в том числе и по социальной.
Для автора «Аттилы» важна связь венгров-гуннов эпохи Аттилы не только со скифами, но и с римской древностью, которая играет в его исторических взглядах не меньшую роль, чем скифский компонент. Олах рассматривает гуннов и Аттилу как важный — даже решающий — фактор поздней римской истории, строя на нем свою концепцию рождения и умирания империй[108]. В его изложении гунны покорили большинство варварских племен, наводнивших Европу в эпоху Великого переселения народов, и направили их против Римской империи, которая в результате рухнула под их ударами. В центр этого движения варваров, инспирированного гуннами, писатель поставил Аттилу. Именно он стал предводителем того народа, с помощью которого смог создать огромную империю, покорить и вынудить платить дань многие народы, заставить считаться с собой и императоров, и варварских королей. Аттила и его народ должны были служить примером для венгров трагической первой половины XVI в.
В рассказе об Аттиле правда переплетается с вымыслом, а его жизнь оказывается такой долгой, что скорее напоминает сказочного героя. Выше уже упоминалось, что Олах называет Аттилу среди семи вождей, с которыми гунны в 373 г. отправились из приазовских степей на завоевание Запада. Выборы Аттилы (и его брата Буды) королем гуннов он относит к 401 г.[109] В соответствии с этой датировкой, ко времени смерти в 452 г. (Олах связывает ее с 454 г.) возраст Аттилы перевалил за 100 лет. Сам Олах, споря с другими авторами, писавшими о гуннах, настаивает на том, что Аттила прожил 124 года, и не видит в этом ничего особенного, аргументируя будто бы богатырским здоровьем вождя гуннов[110]. Современниками Аттилы, которые так или иначе оставили след в его жизни, писатель называет многих выдающихся личностей той эпохи, в том числе тех, кто жил или мог жить как до, так и после него. В повествовании то и дело появляется некий веронский Детрик, как современник и соперник Аттилы[111], союзник некоего вымышленного венгерской исторической традицией Матерна[112]. В знаменитой битве на Каталаунских полях, в изложении Олаха, против Аттилы на стороне Аэция будто бы воевал Меровей и т. д.[113] Но Олаха, по всей видимости, не волновали возможные нелепости и противоречия: долгий жизненный путь Аттилы был нужен автору, чтобы вместить в пределы человеческой жизни все великие деяния гуннов и их вождя. Но еще более важным для писателя-гуманиста было изобразить картину полнокровное™ державы Аттилы — от ее рождения до крушения. Но поскольку, как известно, «империя», созданная королем гуннов, не пережила своего творца, то Олаху было необходимо, по крайней мере, «растянуть» пределы жизни Аттилы.
102
Перебирая известные ему из исторических произведений (Геродот, Помпей Трог, Иордан) сведения о происхождении скифов, Олах решительно отметает достоверность рассказа Иордана, унижающего достоинство этого народа (скифы произошли от изгнанных из проживавшего в Скифии готского племени колдуний, которых изнасиловали некие злые духи). Зато он с готовностью присоединяется к мнению Помпея Трога, в противовес Геродоту считавшего, что скифы древнее египтян (Ibid.).
107
“Tripartitum opus juris consuetudinarii inclyti Regni Hungariae per magistrum Stephanum de Werbewcz personalis praesentiae regiae majestatis locum tenentem accuratissime editum” // CJH. Magyar Törvénytár. Werbőczy István Hármaskönyve / Ed. S. Kolozsvári, K. Óvari. Bp.. 1897. P. 56–57.
111
Петер Кульчар предполагает, что под именем Детрик у Олаха выступает исторический Теодорих Великий. См.: