Конечно, было бы совершенно неправильно утверждать, что венгерская сановная аристократия не поддерживала контактов с венским двором. Ни в коей мере её представители не выглядели в Вене «пугалами». Многие из них получили прекрасное европейское образование. Служебный долг, политические соображения, необходимость иметь доступ к новейшей информации, стремление к поддержанию полезных официальных, в том числе дипломатических, и личных знакомств, родственные связи, желание построить карьеру и улучшить благосостояние семьи и, наконец, возможность приобщиться к новинкам европейской культуры заставляли венгерских аристократов немало времени проводить в Вене и впитывать её культуру. Но сути дела это не меняло — во всяком случае, в XVI–XVII вв.
Названные выше политические и историко-культурные факторы обусловили то, что в XVI–XVII вв. венгерская знать, хотя и ездила в Вену, в целом не стремилась туда, предпочитая оставаться на своей земле, где она чувствовала себя безопаснее и комфортнее, и, опираясь на дворянскую массу, могла более эффективно бороться за сохранение своих сословных привилегий. Венский двор воспринимался как чуждый венграм. Так, надор Миклош Эстерхази, которого соотечественники упрекали за излишнюю привязанность к Габсбургам и Вене, в своем завещании советовал сыновьям ездить ко двору только до тех пор, пока не повзрослеют — чтобы приобретать опыт и знакомства[1211]. Позже, считал надор, им нечего делать при дворе, т. к. двор — чужой венграм.
Отсутствие королевского двора в самой Венгрии приводило к тому, что высшие чины во главе с надором выступали на его территории в качестве носителей и представителей венгерской государственности, пусть урезанной. Их репрезентация в таких условиях приобретала особый смысл. В публичных появлениях надора точно отражался его общественный и политический статус: все знали, кого видят перед собой. Надору полагалась особая свита (одетые в накидки из леопардовых шкур барабанщики и горнисты, выступавшие под знаменами надора), особая надорская карета, и другие атрибуты статуса и власти[1212]. Надорская репрезентация находила воплощение также в их резиденциях, которые имели ряд черт, обусловленных особенностями как занятия и исполнения должности надора, так и взаимоотношений с королевским двором в Вене.
Должность надора в Венгерском королевстве была выборной, но ею обладали на протяжении всей жизни. Среди венгерской знати (около 60 семей) вырисовывался более узкий крут, из которого теоретически кто угодно мог стать надором. В XVII в. этот пост последовательно занимали И. Иллешхази (1608–1609), Д. Турзо (1609–1616), Ж. Форгач (1618–1621), С. Турзо (1622–1625), М. Эстерхази (1625–1645), Я. Драшкович (1645–1648), П. Палфи (1648–1654), Ф. Вешшелени (1655–1667), Ф. Надашди (1667–1670), Д. Селепчени (1670–1681), П. Эстерхази (1681–1713)[1213]. Избираемые на данную должность принадлежали не только к знатнейшим семьям королевства; надорство было вершиной их карьеры, отмеченной обладанием другими высшими должностями в государстве, например, государственного судьи, главного хранителя короны, префекта Венгерского казначейства и др. Они владели огромными состояниями: замками и крепостями, а также примыкающими к ним поместьями, торговыми местечками, деревнями и т. д. И хотя упомянутые особенности положения венгерской знати при венском дворе и в своем королевстве в целом способствовали повсеместному подъёму и укреплению в Венгрии тех политико-культурных центров, которые базировались на местных частновладельческих аристократических резиденциях, особенно заметно выросла роль тех из них, владельцы которых становились надорами. Двор надора Миклоша Эстерхази в Кишмартоне (совр. Айзенштадт в Австрии), Пала Палфи в Вёрешкё, Ференца Вешшелени в Мурани значили намного больше, чем просто резиденции высшей знати. Их замки на время становились центрами государственной репрезентативности. В то же время они частично восполняли роль национально-культурных центров, которую до Мохача играл двор венгерских королей в Буде. В новой исторической обстановке резиденции знати, в первую очередь сановной, обеспечивали престиж и потребности не только самих владельцев, но косвенно и королевской власти, которую они так или иначе представляли. Примечательно в этой связи высказывание архиепископа Эстергомского, верховного канцлера королевства Петера Пазманя[1214], владельца прекрасной резиденции в Пожони, большого поклонника дворцового строительства и садового искусства. Дворец с окружающим его садом должен вызывать восхищение гостей, которым при виде великолепия хорошо бы задаться вопросом: кто же создал этот дворец для облегчения монарших забот?[1215]
1211
1212
1213
1214
Петер Пазмань занимал пост верховного канцлера с 1616 по 1637 г. См.:
1215