Петер Реваи настойчиво подчеркивает мысль о необходимости согласия между королем и подданными, права и привилегии которых правитель обязан соблюдать. В связи с этим автор трактата упоминает Эндре II[207]. Исключив из своего рассказа драматические события периода правления указанного короля, отмеченного засильем иностранцев, противостоянием знати государю, заговорами и даже убийством королевы, Реваи упоминает только об одном: об издании Золотой буллы 1222 г. — и ставит в заслугу королю «дарование свобод сословиям», хотя, как известно, последние силой заставили Эндре II пойти на этот шаг. Автор даже прощает королю насильственный захват престола, что в других случаях осуждал. Он «списывает» это «преступление» за счет того, что Эндре якобы сразу попросил прощения у короны[208]. В данном пассаже Реваи предстает как защитник сословных свобод и привилегий венгерского дворянства от посягательств центральной власти в лице современных ему королей. Автор трактата напоминает, что привилегиям, дарованным сословиям Золотой буллой, по обычаю присягает каждый король.
Все рассуждения Реваи относятся как бы к области далекой истории. Но ему приходится обращаться и к тому времени, когда после поражения при Мохаче в 1526 г. венгры приняли власть Габсбургов. Тут он уже должен был проявлять большую осторожность и политическую корректность, поскольку, с одной стороны, принадлежал к лагерю сторонников Габсбургов и верно служил им, а с другой, — расходился с ними по ряду важнейших вопросов.
Поражение венгров при Мохаче и почти полное истребление высшего сословия и дворянства вместе с королем Лайошем II Реваи в духе времени трактует как наказание за грехи перед короной и Господом[209]. Большим грехом он считает начатую после мохачской трагедии гражданскую войну, за которую Бог послал венграм еще большее наказание: турки захватили Буду и лучшую часть королевства[210]. Реваи категорически осуждает Яноша Запольяи за обращение к туркам за помощью и союз с ними. О занятии венгерского трона Фердинандом I он пишет довольно скупо, но признает правомерность его воцарения[211]. Фердинанда как шурина погибшего венгерского короля поддержала большая часть венгерской знати. Но его «выбрала» и «Святая корона», которая после драматических испытаний, выпавших на ее долю, «по Божьей воле» попала к Фердинанду[212]. Интересно отметить, что факт коронования Яноша Запольяи Святой короной Реваи не связывает с волей самой короны, а объясняет поспешностью людей.
Как мы помним, автор трактата резко осуждает пребывание короны в чужих руках, а тем более за границей. Но в случае с Габсбургами Реваи интерпретирует подобную ситуацию иначе. Он оправдывает поступок Фердинанда, вывезшего венгерскую корону в Вену, перекладывая выбор на саму корону. «Выбравшись из гражданских войн, и как бы не чувствуя себя в безопасности среди своих соотечественников, Корона препоручила себя защите и любви австрийцев, т. к. пренебрегла государями из нашей нации и нашей крови, власть которых, полученная преступным путем, не могла быть продолжительной <…> И пока Корона мирно пребывала вдали от венгерских мятежей, она издали заботилась о чести и благе Венгрии»[213].
Реваи одобряет намерение Габсбургов еще при жизни передать власть над Венгрией своим детям, ибо это предупреждает беспорядки, которые могут возникнуть, когда опустеет трон. Но в вопросе о характере этой власти он расходится с правящей династией. Реваи, как и большинство венгерских современников, в данном вопросе был непреклонен и упорно настаивал на необходимости выборов короля, а также на участии в них сословий. В Венгрии, писал он, выборы королей совершаются при полном согласии сословий, как это когда-то происходило на Ракошском поле под звон оружия[214].
То, что в течение 70 лет Святая корона находилась «на домашнем алтаре королей», автор трактата оправдывает двумя обстоятельствами. Во-первых, в этом заключается Божья милость, во-вторых, Габсбурги, будучи венгерскими королями, одновременно носят титул императоров. Данному факту Реваи придает огромное значение. В своем произведении он не раз связывает Святую корону и империю, о чем уже упоминалось. В его глазах эта связь чрезвычайно плодотворна. Например, заслуга короля Жигмонда (Сигизмунда Люксембургского), к правлению которого автор трактата относится в целом скептически (ведь он побывал в плену у собственных подданных и дважды потерпел поражение от турок), состоит в том, что тот «принес в Венгрию и приобщил к божественной Святой короне императорское достоинство»[215]. Как бы то ни было, пользу от этого союза хранитель короны видит в первую очередь в возможности для Венгрии рассчитывать на помощь против турок. Так же, как и правление короля-императора Сигизмунда, он оценивает и правление в Венгрии королей-императоров Габсбургов. Следует сказать, что подобное отношение к Габсбургам было характерно для многих представителей венгерской политической элиты, как из числа сторонников, так и противников правящей династии. В венгерской политической литературе XVI–XVII вв. проводилась мысль: венгры выбрали королем Фердинанда только потому, что он клятвенно обещал защитить Венгрию от турок и изгнать их из страны. Часть элиты поддерживала чужеземную династию, ибо справедливо полагала, что в одиночку страна не в силах справиться с турками. Вместе с тем в трактовке Петера Реваи Святая корона оказывается если не выше, то, по крайне мере, не ниже императорского достоинства, ведь именно оно присоединяется к ней, а не наоборот. Власть же Габсбургов над Венгрией ни в коем случае не означает ни включения королевства в состав наследственных владений династии, ни подчинения ее империи.
213
“Eluctata enim ex glade civili, velut apud cives suos parum securo, tutelae Austria-corum ac mori se concredidit, quando nimirum spretis nostri generis et sanguinis Principibüs quorum scelere quaesita, potentia diudurna esse non potuit, partim Regijs haeredibus exhaustis, novum Augustae domus Austriacae imperium aquisivit, ubi velit extra turbas patrae in pacato consisteret, salutem et gloriam ex propinquo loco promovere”//Ibid. P. 72.
214
Ibid. P. 73–74. В XV – начале XVI в. выборы венгерских королей производились во время Государственных собраний, на которые дворянам предписывалось являться поголовно.