— Что-что? — рассмеялся Гуркевич.
— Венгры поставили условия, — объяснил майор. — Завтра до обеда им нужно принести ответ.
— До обеда! — фыркнул Гуркевич. — Завтра до обеда я собирался загорать. Бегайте тут сами. Я вам в посыльные не нанимался.
Майор сглотнул.
— Я… я не дойду, — сказал он несчастным голосом. — Даже за три дня не дойду. Я стер себе ноги.
— Ну конечно! — разозлился Гуркевич. — Лимузина не дали!
Они добрели до орудий. Изящные стволы зениток были нацелены в безоблачное небо.
— Пушки-то дают? — резко спросил Гуркевич.
— Дают, — вздохнул майор. — Три в качестве задатка. Но мы сами должны их забрать из Залесья.
— Плевое дело! — ухмыльнулся Гуркевич. — А я их при случае заброшу на Мокотов, верно?
Майор не ответил. Он из последних сил перебирал коротенькими ножками.
— Жарко! Мечтаю о дожде. Растительность иссохлась и измучилась…
— Какие у них условия? — спросил Гуркевич равнодушным тоном.
— Не переношу температуры выше двадцати. У меня легкое ожирение сердца, увеличена печень…
— Я спрашиваю, какие у венгров условия! — повысил Гуркевич голос.
Майор остановился.
— Тихо… слышите?
Издали донесся глухой артиллерийский гул. Гуркевич в тоске посмотрел на сосновый лесок.
— Бумагу хоть дадите какую-нибудь?
— Не дам, — вздохнул майор. — Все на словах. Венграм прислали приказ о выступлении. Уходят завтра днем в Опольскую Силезию[21]. Готовы свернуть к нам и присоединиться к восстанию, но требуют гарантий, что большевики, когда придут, признают их союзниками и не отправят в лагеря.
Гуркевич широко разинул рот.
— Так они ничего не знают?
— Может, и знают, — ответил майор, — но разве их волнуют наши дела?
— Это точно, их не волнуют… — со вздохом сказал Гуркевич и добавил, уже со злостью: — И что вы им ответили?
— Ничего, — прошептал майор. — Решение примет командование.
— А стоит ли тогда ходить? Вы же сами говорили, что с большевиками нету соглашения.
— Венгров тут две дивизии, — вздохнул майор печально. — А сколько у них оружия! Разве мы можем сами ответить им «нет»?
— Да уж, стратеги, втянули вы нас в историю! Сами-то как думаете: что-нибудь может еще измениться?
Майор неуверенно покачал головой. Оба стояли перед виллой Гуркевича. В саду в шезлонге загорала Зося. Красивое тело отливало бронзой.
— Пупсик! — воскликнула она, приподнимаясь. — Наконец-то!
— Тут я, тут, — отозвался со злостью Гуркевич. — А ты здесь хорошо устроилась. Через минутку Иштванчик заявится, да?
Зося, улыбаясь, потянулась.
— Мы не одни, Пупсик. Представь мне своего спутника.
— С радостью, — ухмыльнулся Гуркевич. — Профессор Теофиль Козловский. Моя супруга. Пан профессор поживет у нас, золотце.
Майор Гром улыбнулся, как обычно — виновато. Пани Гуркевич прошлась по нему не очень приветливым взглядом.
— А ты, Пупсик? — спросила она.
— Я… мне надо кое-куда пробежаться, — ответил Гуркевич. — Пан профессор нуждается в полном покое. Он единственный спасся из пылающего дома, ну и слегка подорвал себе нервы. Понимаешь… приступы случаются от всякой ерунды. Зато пан Теофиль может рассказать тебе много интересного. Вчера мы проболтали целый вечер. Не пожалеешь. Это выдающийся археолог.
— Археолог? — выдохнула Зося. Майор отер ладонью лоб.
— А сейчас лучше дай нам поесть, — добавил Гуркевич. — Через полчаса я выхожу.
Зося безропотно встала, высокая, стройная. Открытый купальник подчеркивал всепобеждающую наготу. Гуркевич бесшумно вздохнул. Майор стал рассматривать цветы. Зося прошла мимо него на безопасном расстоянии.
Лишь на закате Гуркевич добрался до немецких позиций напротив Садыбы. Шел он медленно, едва передвигая ноги. Впереди, среди миниатюрных домиков мелькали солдаты в фельдграу. Дальше зеленел истерзанный снарядами вал форта. Гуркевич еще больше замедлил шаг, сгорбился и начал сильнее прихрамывать. За невысокой насыпью расположилась минометная батарея. Толстый унтер в одиночестве сидел в мягком кресле под прикрытием стены. Остальные выстроились в очередь у полевой кухни. Гуркевич добрел до немца. Тот поглядел на него и встал.
— Zurück![22]— крикнул он, угрожая «шмайссером». Гуркевич сгорбился еще сильнее и поднял руки.
— Мне надо туда… Warschau, — захныкал он. — Mutter… больна… krank… умирает. Я заберу ее и вернусь… zurück!
— Los! — рявкнул немец. — Weg!
— Mutter… единственная мать, — скулил Гуркевич. — Только на часик… nur eine Stunde… Mutter sehen und sterben!
21
До конца Второй мировой войны почти вся Силезия, в том числе Опольская, входила в состав Германии.