В его глазах блеснули слезы. Немец опустил ствол автомата.
— Warschau… verboten! — бросил он. — Banditen!
— Ja, ja, Banditen, — поспешно подтвердил Гуркевич. — Juden! Plutokraten! Bolschewisten! Ho Mutter! Liebe Mutter! Krank! Bitte![23]
И он вытянул руку в сторону города, изображая пальцами шаги. Унтер отрицательно помотал головой и сурово приподнял ствол.
— Пу, пу, пу…
Гуркевич вытер слезы рукавом. Немец уставился в небо. Некоторое время оба стояли молча. У кухни рассаживались солдаты с наполненными супом котелками. Из Варшавы доносился гул и грохот. Гуркевич вздохнул и, внезапно решившись, сунул пальцы в левый рукав. Разорвал подкладку, порылся внутри, после чего, оглянувшись, всунул немцу в лапу пятирублевку. Тот приоткрыл ладонь, взглянул и сразу же стиснул пальцы. Лицо его не изменило выражения. Гуркевич горько ухмыльнулся.
— Последняя, — сказал он. — Letzte. Nicht essen. Mit Mutter sterben[24].
Немец по-прежнему всматривался в небо. Гуркевич медленно двинулся вперед, на негнущихся ногах, ощущая холодную дрожь в пальцах, с трудом сдерживаясь, чтобы не обернуться.
Через несколько минут, блуждая среди воронок от снарядов и бомб, он добрался до выстроившихся полукругом домиков перед фортом. Окна и бреши были забиты мешками, подушками, заставлены шкафами. Откуда-то сбоку застрочил пулемет. Гуркевич выдернул из кармана белый платок и, вытерев пот со лба, принялся им размахивать. Окна молчали. Осторожно, на цыпочках, он прошел между двумя домами.
— Стой! — крикнул кто-то прямо над ухом. Гуркевич вздрогнул и застыл. В дверях стоял тот самый подхорунжий со шрамом на щеке. В руке его был пистолет. Следом появились повстанцы в комбинезонах.
— Добрый день, — ухмыльнулся подхорунжий. — Мы знакомы. Изволили вернуться?
— Вернулся, — ответил Гуркевич.
— И немцы вас любезно пропустили? — спросил сладким голосом подхорунжий. — За красивые глаза?
— Вовсе не за красивые глаза, — печально вздохнул Гуркевич. — Опустите пушку, меня уже тошнит. Каждый пушкой своей стращает.
— Похоже, вам не нравится дурацкая стрельба, — вежливо заметил подхорунжий, не опуская пистолета. — И чем мы вам можем служить?
— Я иду к коменданту Мокотова. С важным донесением.
Подхорунжий прыснул.
— Мы вас отведем, — пообещал он любезно и внезапно, повернувшись к товарищам, распорядился: — Ребята, отведите его в жандармерию!
Двое подбежали к Гуркевичу.
— Стоит ли? — заметил кто-то. — Сразу видно, что шпион. Грохнем его на месте.
— Вы рехнулись! — заорал Гуркевич. — Полковник меня ждет! Это вопрос жизни и смерти!
Подхорунжий взглянул на него с иронией.
— Ты прогулялся к немцам, чтобы заявить о капитуляции, да? Подожди, с тобой теперь жандармы побеседуют!
Было уже часов десять вечера, когда дверь подвала раскрылась. Гуркевич вскочил с чурбана, с трудом выпрямляя затекшие ноги.
— Теперь вам расхочется заниматься чепухой! — брякнул он. — Еще руки будете целовать герою.
Охранник с пистолетом скользнул по нему сонным взглядом.
— Заткнись, шпион, — бесстрастно бросил он и подтолкнул Гуркевича стволом. Тот смачно сплюнул на пол.
Они поднялись на второй этаж. Окна были залеплены черной бумагой. Вдалеке пальнула пушка крупного калибра. Охранник впихнул Гуркевича в просторную комнату, освещенную стоявшей на столе мощной лампой. Вместо ковра перед письменным столом расстелили гитлеровский флаг; прямо на свастику поставили стул. Свет лампы падал на белый стеклянный шкафчик, заполненный вещами, назначение которых до Гуркевича дошло не сразу. Были там разнообразные кнуты и плети, резиновые и металлические палки, клещи, щипцы и унизанные иглами шары на рукоятках. За столом, наполовину скрытый тенью, сидел человек в голубой полурасстегнутой рубашке, с заткнутым за пояс пистолетом. Он изучал кеннкарту[25]Гуркевича.
— Садитесь, — распорядился он и направил свет лампы прямо в лицо Гуркевичу. Тот скривился, прищурил глаза и сел на стул, поставив ноги на концы огромной свастики.
— Только лампы мне не хватало! — буркнул он. — Кончайте эту идиотскую игру! У меня крайне важное дело к полковнику. От этого судьба восстания зависит, понимаете?
— Отвечайте на вопросы, — резко ответил тот. — Что вы делали на Мокотове до сегодняшнего побега?
— Ничего. Сидел в подвале.
— Где?
Гуркевич слегка смутился.
— Ну… в госпитале эльжбетанок.
— С кем?
— С шлюхой одной! — взвизгнул Гуркевич.
— Фамилия?
— Не знаю! Они что, представляются? Говорю вам…
23
Да, да, бандиты!.. Евреи! Плутократы! Большевики! Мать! Дорогая мать! Больна! Прошу!