Как известно, мы живем в эпоху специализации. Мы ожидаем, что специалисты обладают особыми знаниями в своих областях, а по остальным вопросам полагаются на компетентность соответствующих экспертов. Однако я думаю, что от социальных ученых — т.е. исследователей дел человеческих, особенно если их интересы охватывают вопросы личной свободы и ответственности, — мы вправе ожидать большего: им следует также разобраться с немногими правдами и многими неправдами о медицинской специальности под названием «психиатрия». Почему психиатрия? Потому что психиатрические вмешательства — в частности, недобровольная госпитализация и изъятие индивида из системы уголовного правосудия в психиатрическую систему — наиболее повсеместно и некритично принятые методы, которыми современное государство лишает личность свободы и ответственности.
Я считаю психиатрию значительной угрозой свободе и достоинству человека. Вот почему я критикую некоторых либертарианцев не только за некритичное принятие психиатрических клише, оправдывающих психиатрический статус-кво, но и за то, что они избегают смотреть на конфликт между свободой и психиатрией.
Историки, специалисты по этике и другие исследователи общества внимательно изучили нейтралитет перед лицом зла, особенно после концентрационных лагерей и ГУЛАГа12. По этому вопросу уместно вспомнить точку зрения Данте Алигьери (1265‒1321): в Аду, песнь третья, Данте вводит читателя во «Врата ада» — место, где пребывают души «приспособленцев»[4]. Он пишет:
Чтобы избежать недопонимания или обвинения там, где такого намерения нет, скажу, что, используя множественное число «экономисты» и «психиатры», не добавляя при этом каждый раз «многие» или «некоторые», я имею в виду представителей этих дисциплин, чьи действия находятся в рамках основного направления. Я понимаю, что все без исключения экономисты и психиатры вовсе не придерживаются одних и тех же взглядов и не делают одно и то же. А когда я пишу «экономисты», ссылаясь на математических экономистов в противоположность приверженцам австрийской школы экономики, я полагаю, что контекст делает смысл высказывания очевидным14.
Остается обсудить использование термина «наука». Словарь Уэбстера определяет науку как «обладание знаниями в отличие от невежества или непонимания; отрасль или раздел систематизированного знания, представляющего собой или могущего представить собой особый предмет изучения».
Термин «ученый» (scientist) — недавнее изобретение. Людей, которых мы считаем великими учеными XIX в. — например, Майкл Фарадей (1791‒1867) и Чарльз Дарвин (1809‒1882), при жизни учеными не называли. Их называли, и сами они называли себя натуралистами, натурфилософами или «людьми науки». В 1833 г. по просьбе поэта Сэмуэля Тэйлора Колриджа (1772‒1834) кембриджский философ Уильям Уэвелл, признаваемый отцом современной философии науки (1794‒1866), изобрел английский термин scientist15.
Мы делаем различие между естественными науками, например астрономией, химией и физикой, и общественными науками — например экономикой, психологией и социологией. Многие современные ученые и исследователи науки наделяют статусом науки только исследования физических объектов, а социальные науки рассматривают лишь как области исследований, а не настоящие науки. Майкл Полани мудро предупреждал: «Понимание некоторых основных невозможностей сформировало определенные фундаментальные принципы физики и химии: сходным образом, признание невозможности понять живые существа в терминах физики и химии не только не положит границы нашему пониманию жизни, но и поведет [познание] в правильном направлении»16. Я согласен с этой точкой зрения.
12
См.: Benno Mueller-Hill, “The blood from Auschwitz and the silence of the scholars”,