Что известно о Верлене и Рембо русскому читателю? Об их поэзии можно получить достаточно полное представление: почти все сочинения Рембо переведены на русский язык (исключение составляют письма и некоторые ранние стихотворения); стихи и проза Верлена переведены далеко не полностью, но все же подавляющая часть его лучших творений доступна тем, кто не владеет французским языком. Имеются также аналитические работы, посвященные творчеству обоих поэтов. Иначе обстоит дело с биографическим материалом. Правда, на русский язык была переведена книга Карре «Жизнь и удивительные приключения Жана Артура Рембо», но она являет собой яркий (хотя и не самый худший) образец апологетической биографии. О Верлене сведения можно почерпнуть лишь в предисловиях и комментариях. Пока в них преобладает стиль сугубо поэтический (как правило, это является признаком недостоверности). Вот как изъясняется, например, автор одной из вступительных статей:
«Верлен, тихий и нежный, как свирель Пана, буйный, вздорный и вечно пьяный, как силен из разнузданной свиты Вакха, — да, пропойца, язычник, по какому-то недоразумению обратившийся в католичество, роняющий кроткую, ангельски чистую слезу в огненную полынь абсента, „Диоген тротуаров“, завсегдатай кабачков, полицейских участков и лазаретов. Вечное дитя, бесприютное, жалкое, оборванное, грязное, — с божественным чистым голосом, наивным сердцем, невинной душой… Рембо, самонадеянный (о! Не без оснований), заносчивый юнец, жестокий и нетерпимый, — малолетний нарушитель литературного правопорядка, гений и беспримерный нахал, которому, конечно, ничего не стоило вломиться в чопорный салон Поэзии, напоенный тонкими ароматами из парнасских склянок, натоптать там, высморкаться в занавеску, да что там! — сорвать ее к чертовой матери, распахнуть окно и выпустить на волю стаю обезумевших от внезапного света слов, а потом развернуться и молча уйти — куда-то за горизонт, на восток, в Вечность, которую он, неприкаянный Агасфер, нашел как-то по пути то ли из Шарлевиля в Париж, то ли из Валькура в Лондон».[3]
Что можно сказать по поводу этих пассажей? Множество натяжек, повторяющих — с вполне понятным опозданием — соответствующие суждения французских исследователей. Так, оценка Верлена, может быть, и верна для последних десяти лет его жизни, но она не имеет никакого отношения к предшествующим периодам, а ведь Верлен создал лучшие свои творения именно в молодые и зрелые годы. Что касается «принятого по недоразумению» католичества, то поэт сохранил истовую веру до последних дней жизни. В отношении Рембо предпочтение отдается возвышенным эпитетам и восторженным восклицаниям, которым французские критики также отдали обильную дань.
Итак, русскому читателю еще только предстоит познакомиться с биографией Верлена и Рембо. Собственно, с этой целью и написана данная книга: в ней рассказывается о жизни обоих поэтов на основе их собственных писем и сочинений, мемуарных свидетельств родных и близких, многочисленных и разнообразных исследований, посвященных одному из самых необычных экспериментов в истории литературы — поискам «неведомого» с целью превращения в «сыновей Солнца».
Глава первая: «Поэт-буржуа»
Плешивый фавн из темной глины,
Плохой конец благих минут
Вещая нам, среди куртины
Смеется дерзко, старый плут.
Над тем, что быстрые годины
Нас к этим праздникам ведут,
Где так грохочут тамбурины,
Но где кручины стерегут.[4]
Семья
Поль Мари Верлен родился 30 марта 1844 года в Меце. И по отцу, и по матери он был северянином: его предки издавна жили в Пикардии, Артуа и бельгийских Арденнах (перешедших под власть Франции в начале XIX века). Поэт до конца своей жизни не любил «солнце»: ему всегда были милее полутона и оттенки, нежели яркий свет. Отсюда позднее возникнет любовь к английскому пейзажу — «в сто раз более занятному, чем эти Италия, Испания и берега Рейна».
Отец — Никола Огюст Верлен — служил офицером во 2-м саперном полку. Мать — Стефани Деэ — была дочерью богатого сахарозаводчика. К моменту появления на свет сына родителям было соответственно сорок пять и тридцать два года: оба, следовательно, были далеко не первой молодости. Никто и никогда не сказал о них дурного слова — это были превосходные во всех отношениях люди. Когда умерла сестра Стефани, они взяли ее дочь к себе и воспитали осиротевшую племянницу как собственное дитя. Элизе Монкомбль было восемь лет, когда родился Поль, и она сразу же прониклась к младенцу почти материнскими чувствами — можносказать, что над колыбелью мальчика склонялись сразу две матери. На склоне лет Верлен напишет о ней в «Исповеди»:
«Бедная дорогая кузина Элиза! Она была особой радостью моего детства, участницей и покровительницей всех моих игр. (…) Она умалчивала о моих серьезных проступках, восхваляла небольшие мои заслуги и время от времени нежно меня журила»
У Верлена было счастливое детство: он был единственным и долгожданным ребенком — никогда не доводилось ему испытывать такие страдания, какие выпали в детстве на долю Бодлера и Рембо. Сверх того, родители имели возможность баловать желанного сына. Стефани принесла мужу богатое приданое, и доход четы Верленов оценивался примерно в 400 тысяч франков — недурной капитал даже по нынешним временам. Верлены принадлежали к среднему классу и к моменту рождения сына занимали вполне устойчивое положение в обществе — лишь позднее ситуация радикально изменится.
Но в этом уютном буржуазном мирке имелись, однако, некоторые странности. До рождения Поля у Стефани трижды случались выкидыши, и она хранила о них не только воспоминания: на полке в шкафу стояли три сосуда со спиртом, где находились несчастные плоды преждевременных родов. Стефани дала им имена и показывала Полю «маленьких братиков». Мать была женщиной очень набожной и добропорядочной — некоторые из друзей семьи находили ее даже излишне церемонной. Как могла она позволить себе подобную экстравагантность? Видимо, она так сильно желала детей, что не могла расстаться с материальным подтверждением их прихода в мир. Супруг мирился с этой странностью, и это означало, что силой характера он уступал любимой жене. Стефани настолько была благодарна Богородице за рождение сына, что дала ему имя Поль Мари. Малыш был почти уродлив: с бледным, чуть ли не землистым цветом лица, с чрезмерно большим лбом, с мутно-голубыми глазами, которые казались черными из-за того, что слишком глубоко сидели в орбитах, с коротким носом «картошкой» и выступающими скулами. Когда он спал, казалось порой, что в кроватке лежит маленький мертвец.
Кстати говоря, Верлен будет считаться уродом всю свою жизнь. Так, мадам Лепелетье, мать его лучшего друга с лицейских времен (а позднее биографа) не стеснялась говорить, что он похож на «орангутанга, вырвавшегося из клетки зоологического сада». Сам Эдмон Лепелетье также подчеркивал «крайнее уродство» Верлена, над которым смеялась жена Альфонса Доде и многие другие дамы. Один из преподавателей (не любивший Верлена) писал о нем, что это был «самый нечистый по телу и нраву ученик лицея Бонапарта» и что у него была «омерзительная физиономия, напоминавшая морду оскотинившегося преступника». Наконец, Леконт де Лиль, утонченный поэт и глава парнасской школы, уверял, что у Верлена «голова скелета, обросшего мясом». По его фотографиям и портретам этого никак не скажешь: Аполлоном он, конечно, не был, но обладал определенным обаянием, и ничего отталкивающего в его внешности не было. Видимо, у этого века были свои понятия о красоте, которым Верлен никак не соответствовал, и многие исследователи именно в этом обстоятельстве видели причину его ранней меланхолии. Только для матери и для Элизы он был прекрасен, остальные же находили его безобразным — и хуже всего было то, что он сам в это верил.
3
Дорофеев О. Созвездие в зеркальной перспективе. Предисловие к сборнику "Верлен, Рембо, Малларме", М., 1998.