Она слегка сжимает мою ладонь и ждет, пока я продолжу. Сперва я не понимаю, почему мне так тяжело об этом говорить. Но на самом деле я просто лгу самому себе. Я прекрасно понимаю, почему мне тяжело: в конце этого разговора мне придется признать, что между мной и Брит существует одно принципиальное различие, различие в самой нашей сущности, а я не готов признать, что это различие существует. Брит, мудрая, чуткая, нежная Брит, хочет она того или нет, принадлежит к белому большинству, что дает ей определенные привилегии (опять же, хочет она того или нет).
– У меня такое чувство, что я не могу прибиться ни к одному из берегов и живу словно на какой‐то странной далекой планете в ссылке, – скороговоркой выпаливаю я. Об этом очень сложно говорить, но я делаю над собой усилие. – Я не являюсь в достаточной степени корейцем. И при этом я недостаточно белый, для того чтобы в полной мере чувствовать себя американцем.
Пока я думаю, что еще сказать, Брит начинает говорить:
– Мой папа назвал тебя самым что ни на есть настоящим чистокровным американским подростком. Он сказал, что понял это, еще когда в первый раз тебя увидел. Ты ему очень нравишься.
Прямо так и понял? Да неужели? Потому что для большинства людей чистокровный американец – это…
– Для большинства людей чистокровный американец – это белый, – говорит Брит.
Я внимательно смотрю ей в глаза и вижу в них бесконечно повторяющееся отражение нас двоих. Совершенно неожиданно мы оказались на новой для нас территории. Мы с Брит начали говорить на трудные темы. Это шаг к тому, чтобы открыть ей неприглядную правду: мои родители – расисты.
– Я люблю своего папу, – продолжает она, – но иногда он несет левацкий бред. У меня нет никаких сомнений в том, что он действительно считает тебя чистокровным американцем. Но если бы я не видела в тебе тебя настоящего, то ему, скорее всего, и в голову не пришло бы называть тебя чистокровным американцем. И точно ему бы в голову не пришло воспринимать себя в первую очередь как личность, а не просто как белого.
Услышав «воспринимать себя как личность», я задумываюсь о том, кто же я на самом деле, но быстро отгоняю от себя эти мысли, потому что Брит видит меня таким, какой я есть на самом деле. Она понимает меня. И это большая редкость.
Появляется машина.
– А вот и он, – говорит Брит.
– С твоей мамой, – замечаю я, прищурившись.
Машина, видимо, изначально была военной, но сейчас она выкрашена в небесно-голубой цвет и украшена белыми облачками. Родители Брит сидят на переднем сиденье, они одеты так, будто собрались на сафари.
– Запрыгивайте, – говорит мама Брит.
– Вообще‐то, – начинает Брит, – мы с Фрэнком собирались…
– Это значит быть спонтанным, – говорит папа Брит. – Мы приглашаем вас на ланч, чтобы отметить сдачу экзамена.
– Не могу отказаться от бесплатной еды, – отвечаю я.
Мы открываем дверь, больше похожую на люк, и Брит заталкивает меня в машину, придерживая за бедра.
Спонтанно запланированный обед должен был пройти в Mocha-Dick на пляжном пирсе Playa Embarcadero, однако, приехав туда, мы понимаем, что этого заведения больше нет.
– Mocha-Dick раньше был прямо здесь, – удивленно говорит папа Брит.
Mocha-Dick был назван в честь статьи, которая вдохновила Германа Мелвилла на его роман «Моби Дик». Ресторан открылся одновременно с самим пирсом Playa Embarcadero. А теперь вместо деревянной вывески, где был изображен кит между двух гигантских волн, висит другой знак – «Yong Dong. Морепродукты и корейское BBQ».
– Тогда отведаем прелестей Yong Dong[31], – говорит мама Брит, совершенно не замечая того, что вышло двусмысленно. Она даже произносит раскатистое «р» в слове «прелестей».
– О боже, – бормочет Брит. У нее начинается паника.
– Глубокий вдох через нос и – ш-ш-ш – медленный выдох через рот, – говорю я.
Неожиданно у меня появляется непреодолимое желание показать Джо эту прекрасную вывеску, поэтому я делаю фото, чтобы потом ей отправить.
Мы входим в ресторан, и нас приветствуют оглушающим Eoseo osipsio, что значит «Добро пожаловать». Мы выбираем обалденный столик у огромного, от пола до потолка, окна с видом на док, в котором нежатся на солнцепеке тюлени, на гавань с сияющими кораблями и на открытый океан.
– Как твой папа? – спрашивает мама Брит.
– Работает в Магазине как ни в чем не бывало, – улыбаюсь я. – Видимо, он быстро восстанавливается.
– Отношение твоих родителей к труду достойно уважения, – говорит папа Брит.
Я пожимаю плечами. Я не вижу ничего исключительного в том, как мои родители относятся к своей работе. Вполне возможно, что за это меня можно назвать зажравшимся представителем второго поколения иммигрантов, который даже и не подозревает, как ему повезло в этой жизни. Но разве не этого мама с папой для меня хотели?