— Мойша, ты меня слышишь? — спросил Соломон.
— Конечно-конечно, я тебя слышу, Соломончик. Ну и что ты мне хочешь поведать? Что-нибудь из твоих афрохасидских псевдонаучных бредней?
— Я пришёл просто как друг, — ответствовал Соломон.
— Очень, очень мило, — хмыкнул Грелич. — Убийца возвращается, чтобы поглумиться над трупом жертвы.
— Не вполне понял, — сказал Соломон.
— А что тут понимать? Где ты был, когда я нуждался в друге? Где ты был, когда я собрался покончить с собой?
— Покончить с собой? На труп ты не похож, Мойша.
— Я честно пытался. И всё ещё жив по чистой случайности.
— Так каждый может сказать. А можно сказать иначе: так называемая случайность никогда не случалась.
— Софистика! — вскричал Грелич.
Соломон задумался, потом кивнул:
— Согласен. В самом деле, я никогда не был тебе хорошим другом. Точнее, не оказался тебе хорошим другом, когда это было тебе нужно.
— Ничего не хочу знать, — сказал Грелич, уловив тенденцию в поведении Соломона.
— Мы оба ответственны за то, что с тобой стряслось, — говорил Соломон. — Ты сам себя избрал жертвой, а я стал убийцей поневоле. Вместе мы и оборвали твою жизнь. Но мы оба просчитались в отношении Бога.
— С чего ты взял? — вопросил Грелич.
— Мы полагали, что можем воплотить в реальность Великое Ничто Смерти. Но Господь ответствовал нам: «Не так всё должно быть». И Он даровал нам обоим жизнь, дабы мы терзались содеянным и не могли от этого спастись.
— Бог никогда бы так не сделал, — ответил Грелич. — Ну, если бы Он существовал.
— Бог существует.
— И на каких основаниях Он бы сделал то, что, по-твоему, сделал с нами?
— Ему не нужны никакие основания. Он не зависит от собственных решений. Он может делать всё, что захочет, с кем угодно и когда угодно. На этот раз он решил наказать тебя. Ты сам виноват. Бог никогда не говорил тебе, что самоубийство угодно Ему.
Ричи понравился ход разговора. Ему хвалилось (термин, к которому Ричи ещё предстоит привыкнуть) наблюдать, как агрессивный интеллектуал Грелич огребает по самое не могу от Соломона, который вещает, как религиозный проповедник, и знает толк в теологических спорах. Однако неожиданно Ричи осознал, что разговор Грелич полностью взял на себя, а он, Ричи Каслмен, и слова не проронил.
— Эй, ребята, — сказал он. — Кажется, беседа затягивается, а меня так никто и не представил.
Грелич мрачно исправил ошибку.
— Почему бы не сделать перерыв и не перекусить? — предложил Ричи, обнаружив, что может говорить более свободно. — Я бы не отказался.
— В округе есть вегетарианский ресторан? — поинтересовался Грелич.
— Господи, понятия не имею, — сказал Ричи. — В паре кварталов отсюда есть вполне приличное кубинское кафе.
— Я никогда не возьму в рот некошерную падаль, — заявил Грелич. — Не говоря уже о том, что я вегетарианец.
— Тогда сам предложи, умник, — ответил Ричи.
— Господа, — подал голос Соломон. — Мы возьмём такси — я плачу — и отправимся в нижний Ист-Сайд, к Ратштейну.
Такси высадило их на углу Второй авеню и Четвёртой улицы. Заведение Ратштейна было достаточно большим, порядка ста столиков, но почти пустым. Только за одним столом расположились двое мужчин: они пили кофе, закусывали блинчиками и о чём-то спорили.
— Прошу за Философский Стол. — Соломон сделал приглашающий жест и провёл Ричи и Грелича к овальному столу на восьмерых. — Здесь часто сиживали Шельпштейн из Нью-Йоркского университета, иногда захаживает Ганс Вертке из Колумбийского.
Ричи никогда не слышал раньше об упомянутых джентльменах. И ему совсем не нравилась вегетарианская кухня. Он согласился на тарелку яичных пирожных и тоник из сельдерея. Грелич заказал блинчики с клубникой. Эсфирь предпочла рисовый пудинг. Соломон выбрал себе блюдо из риса с овощами.
Официант оказался пухлым коротышкой среднего возраста с копной редких седых волос на голове. Смахивал он на европейца. Двигался медленно, словно каждый шаг давался ему с большим трудом.
— К семи часам столик придётся освободить, — сказал официант. — На вечер он зарезервирован.
— Сейчас ещё только три пополудни, — проворчал Грелич. — Боже упаси, чтобы известнейшим философам современности пришлось вести свои дискуссии в другом месте. Мы уйдём отсюда задолго до начала их умных бесед.
— Наши клиенты привыкли видеть их за этим столом, — ответил официант. — Меня зовут Яков Лейбер, к вашим услугам.
Поначалу разговор шёл понемногу обо всём. Перемывали косточки знакомым, обсуждали происшествия и скандалы, ругали погоду и политику. Благодаря этой беседе Ричи открылось лицо старого Нью-Йорка, города с доходными домами, ручными тележками, миквами[104] и дешёвыми квартирами-студиями для студентов. Ричи казалось, что разговор идёт о Нью-Йорке столетней давности, а не о современном индустриальном и деловом центре.