До конца испить с тобой
Все страдания и беды.
Впереди — лучи победы
В битве с темною ордой!
* * *
ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!
Тяжелые вагоны сновидений
Кочуют из одной страны в другую.
Ты зажил жизнью сборов второпях,
Дорожных приключений поневоле
По всей Европе.
«Я так мало знаю
Россию», — говоришь, вздыхая, ты.
Но удаленность от родных погостов
Вселяет в душу скорбную скитальца
Познанье и любовь.
…Я все смотрю
На камеру твою конца столетья
Под номером 193.
Я поражаюсь твоему уменью
Глаза в глаза глядеть в лицо судьбе.
Учиться благородству, проникая
В глубины всех явлений.
Поражаюсь
Той ноше, что взвалил ты на себя.
Как можешь ты в скорбях неисчислимых,
Средь призраков и монстров
Столь ценить
Смешное,
Наслаждаться каждой шуткой,
Всем телом, да, всем телом хохоча.
Ты знаешь: мир стремится приспособить,
Принизить выдающихся людей
До средней мерки.
Может, потому
В характере твоем такая страстность,
Такой переизбыток вольных сил.
Ты слышишь глас истории,
Провидишь,
Как в муках воплотится новый мир.
Но ведомо тебе и то, как мертвый
Каток репрессий старого режима
Сминает слабонервных бунтарей,
Расплющивает их.
Ты обращаешь
Внимание на мелочи: ты знаешь,
Что именно они «решают все».
Без мелочей — а в этом ты уверен —
Не может быть великого вождя.
Я вглядываюсь в блики золотые
Медали за гимназию, что отдал
Ты в помощь голодающим Поволжья,
И на твое лицо опять смотрю.
Ты весь — залог преображенья мира,
Заваленный работой незаметной,
Работой, что приоткрывает облик
Творца, вождя грядущим временам.
* * *
Второй съезд РСДРП.
Брюссель.
Гостиница с названьем голосистым
«У золотого петуха». Съезжались
Довольно шумно делегаты. Гусев
До поздней ночи распевает песни
И оперные арии, пока
Под окнами не соберется куча
Зевак.
Ты был не прочь его послушать,
Особенно вот эту: «Нас венчали
Не в церкви…»
Заседанья начались
В мучном огромном складе.
Те, кто думал
О конспирации,
На этот раз
Перестарались
И своим вторженьем
Не только распугали всех мышей —
Но дали повод крысам полицейским
Вынюхивать крамолу. Зашептались
О русских бунтарях.
Пришлось всем съездом
Переплывать в туманный Альбион.
* * *
Апрельский Лондон. Шум и гам столицы
В тумане, продырявленном дождем.
Ты любишь забираться высоко
На крышу омнибуса, всю столицу
Успел исколесить.
На Пиккадилли
И Уайтчеппель — роскошнейшие виллы
С зеркальными окошками
Утопли
В озерах зелени. А мимо проплывают
Сверкающих фиакров купола.
Бриллианты. Бешеные туалеты.
Духи.
А рядом улочки, где грязь.
С развешанным под окнами бельишком,
С голодными прозрачными детьми.
«Two nations»[1] — ты хмуришься.
Как всюду,
Где властвует разнузданно барыш.
В пивных легко насытиться мечтою.
Чадящие лучины освещают
И лица продавцов, и люд галдящий, —
Пей, пролетарий, и возвеселись…
Но в следующую уличную сцену
Вгрызается грохочущий автобус.
О чем ты призадумался, Ильич?
ИСТОРИЧЕСКИЕ ВЫКЛАДКИ
ТАКОЙ ДАЮТ ОТВЕТ:
ИСТЕРИЧЕСКИЕ ВЫХОДКИ
ПРИНОСЯТ ТОЛЬКО ВРЕД.
МЫ НАЗЛО ВРАГАМ ПОСТРОИМ
НОВЫЙ МИР ЗА ГОДОМ ГОД.
ПО ЗЕМЛЕ ЖЕЛЕЗНЫМ СТРОЕМ
РАТЬ НАРОДНАЯ ПРОЙДЕТ!
* * *
Ты навсегда запомнишь воскресенье
Кровавое.
Покойное течение
Народа к Зимнему дворцу. Иконы.
Царя портреты. Залпы из винтовок,
И горы трупов. Всюду льется кровь.
В столовке эмигрантов Лепешинских
Поют о павших жертвою в борьбе.
Волнения. Переживанья. Речи
О Первой революции…
Чиновник
«Société de Lecture»[2] — свидетель
Того, как ежедневно утром рано
Приходит русский революционер
В дешевых брюках, на манер швейцарцев
Подвернутых, чтоб грязью не заляпать
(Ты вечно забывал их отвернуть),
И, в руки книжку взяв о баррикадных
Боях, ту, что штудировал вчера,
Садится у окошка, упоенный
Работой над неведомым трудом.
Лишь изредка встает, подходит к полке,
Берет большой словарь, чтоб отыскать
Мудреный термин, а затем неслышно
Расхаживает по библиотеке
Туда-сюда, и вновь за стол садится,
И что-то мелким почерком строчит.
Немало книг прочел ты о военном
Искусстве, разработал досконально
Весь план вооруженного восстанья,
Которое сметет прогнивший мир.
О Первой революции раскаты!
Какой восторг! Волнение какое!