Быстро добрался до заросшего кустарником оврага, — кустарник тянется по обочинам полузабытой дороги. Тут меня стал одолевать страх. Заросшая дорога вот-вот исчезнет. За густым орешником ничего не видно, кроме небесной сини. Треснет сучок под ногой, а я уже вздрагиваю. Несколько раз споткнулся, запутавшись в повилике. Больше всего я боялся змей. Мне так и казалось, что под каждым кустом, свернувшись, притаилась гадюка…
Выбравшись из орешника, я вздохнул с облегчением. Сердце готово было выскочить из груди. Но оглянулся на заросли орешника и удивился: чего же это я так испугался средь бела дня!..
Я вытер пот со лба. Достал складной ножичек, вырезал палку и, насвистывая, пошел дальше.
Вот и Кобошово озеро. Рыба скользила у самой поверхности воды. Но стоило мне подойти к берегу, как она тут же исчезала в глубине. Нет ни одной…
Я спрятался в бурьяне. Вижу — один за другим выплывают сазаны. Подпрыгивают над водой и снова уходят под воду, словно дразнят меня. И потом долго еще расходятся круги на зеркальной глади озера.
Но как я буду ловить рыбу? Ни сети, ни удочки. Что же это я раньше не подумал? А теперь хоть локти кусай. И все-таки я с пустыми руками отсюда не уйду!
Я подвернул штаны, снял рубашку, перевязал рукава и ворот — вот у меня уже и бредень. Вошел в озеро, шагнул несколько раз, и вода залила меня до пояса. Дно оказалось илистым, ноги у меня завязли. Начал барахтаться, да и плюхнулся в воду! Еле выбрался обратно на берег.
Вода замутилась. Я был весь в грязи и в тине. Надо бы одеться во что похуже, а я надел свой школьный костюм. Теперь же этот костюм превратился в тряпку.
Я сполоснул в озере штаны и рубашку, расстелил их сушиться на солнце. А сам в одних трусах уселся в тени и стал раздумывать. Если бы меня сейчас увидела Дзыцца, уж и попало бы мне! И за одежду, и за то, что, не спросившись, ушел из дому, и за то, что в илистую воду полез…
Потом встал, подошел к своей одежде. Грязные пятна, там, где подсохло, стали еще отчетливей. Прополоснул второй раз и снова расстелил сушиться.
Вокруг росло множество ромашек. Я сорвал одну и решил погадать — будет ли Дзыцца меня бранить или нет?
— Побранит — не побранит… — начал я, отрывая лепесток за лепестком.
Чем меньше лепестков оставалось, тем тревожней становилось на душе, тем слабее голос.
— Побранит — не побранит… Побранит — не побранит…
С ромашки упал последний лепесток.
— Побранит…
Я и без гаданья знал, что мне достанется. И не только от Дзыцца — Бади и та будет на меня коситься. А может, еще раз погадать?
Я сорвал несколько ромашек и лег в тени. Снова сыплются лепестки.
— Побранит — не побранит…
Выходило и «побранит» и «не побранит». Устав от этого бесполезного занятия, я отшвырнул ромашки и глубоко вздохнул:
— Поди разберись тут, чему верить…
Мне надоело смотреть на свою мокрую одежду. Я повернулся на другой бок, подложил кулак под голову и стал рассматривать травинки. Вон по одной ползает муравей — вверх-вниз, вверх-вниз… Будто боится потерять свой след. Вверх-вниз, вверх… Смотрел, смотрел да и заснул.
Вдруг меня словно подбросило, какой-то выстрел разбудил меня — видно, где-нибудь охотник выстрелил в зайца, здесь же Кобошов лес рядом. Вскочил, гляжу вокруг — где я? Почему я в одних трусах? Озеро… грязные штаны… грязная рубашка… Тут я вспомнил все. Настроение мое испортилось.
Вещи мои просохли, я быстро оделся и пустился в обратный путь. Солнце было уже в зените, когда я примчался домой. Вернее, не домой, а к нашему роднику. Я сел около родника, чтобы отдышаться. Вижу, по тропинке идут Агубе и Хаматкан. Несут охапки кервеля[5] и с аппетитом жуют зеленые стебельки. Как будто на лугу не наелись!
— Привет водовозам и соням! — издали крикнул Хаматкан.
— А почему бы и не дрыхнуть ему, привык на всем готовом, — добавил Агубе. — За два дня загнал Дудтула, а сам сидит себе спокойно. Подумаешь, сторонится, никто ему не нужен…
Подошли и стали около меня. Агубе кинул к моим ногам несколько стебельков кервеля.
— Кушайте, пожалуйста, ваше превосходительство! — и опустился на траву рядом со мной.
— Ты что, решил больше не водиться с нами? — спросил Хаматкан.