Жестом, исполненным достоинства и развеявшим мои последние сомнения относительно семейства Малук, указывала мне Саида на достопримечательности, которые проплывали за тонированными автомобильными стеклами. Краешек Тунисского озера, несколько метров авеню Хабиба Бургибы, супермаркет Magasin Général, какие-то диковинные двери. Я с интересом крутил головой. Так, будто вижу все это впервые. Малуку необязательно знать, что около года назад я уже провел несколько дней в Тунисе по приглашению Монсефа Дагфуса, его конкурента.
Машина остановилась на одной из улочек близ Place de la Victoire перед выбеленным известью четырехэтажным зданием с синими оконными ставнями, со множеством стройных колонн и узорной кладкой в мавританском стиле. Дверца автомобиля открылась, и Саида объявила: L' Hôtel d'Elisha. Ах, Элисса, известная также под римским именем Дидона, основательница и правительница Карфагена…
— Ах, Дидона… — Прейзинг с видом знатока сложил губы трубочкой и вновь замедлил шаг. — Из всех богов, из всех богоподобных, — затянул он, — Дидона для меня всегда была милейшей, а то и самой близкой. Дидона, ради блага отечества, хотя ты со мной согласишься, что Карфагену как империи более подходит определение «родина», а не «отечество», — тут Прейзинг обернулся ко мне, — ради блага отечества настойчиво призывавшая принять смерть добровольно или же заплатить жизнью за неповиновение. А когда пришел ее черед, когда брак с царем Ярбом — и деспотом, и малодушным, отпрыском нимфы ливийской, уроженки страны гарамантов, и Юпитера-бога — мог бы предотвратить штурм Карфагена, царица недолго медлила, она велела сложить и разжечь погребальный костер, как это запечатлено на одной из душераздирающих иллюстраций в Vergilius Vaticanus, в Ватиканском Вергилии, и на полыхающем костре вонзила меч себе в грудь. Из этого, — продолжал Прейзинг, растопыренной ладонью мягко подталкивая меня в спину, как будто это я встал посреди дорожки, — следуют кое-какие выводы и для деловой жизни. Если руководитель обращается с призывом, то в первую очередь сам обязан ему следовать. Если расходы на копирование слишком велики и приходится призывать к бережливому использованию копировальной техники, то и самому надо копировать меньше, а уж коль не получится, так не копировать вовсе.
Итак, он насвистывал первые такты посвященной Дидоне оперы Перселла, когда администратор Саида Малук вела его в L'Hôtel d'Elisha, упорно называемый им отелем «Дидона» — L'Hôtel Dido, — ведь именно под таким именем любезная царица известна была своему народу. Все мавританское осталось за пределами этого космополитического бутик-отеля, запечатленного в разных глянцевых журналах под рубрикой «Заповедные уголки». В интерьере довлели рустованный цемент, шероховатые стены и полы сизого оттенка попеременно с темным дощатым настилом, на котором размещались, предлагая присесть, какие-то интересные предметы мебели. Украшением стен служили немногочисленные изображения Дидоны из разных эпох.
Дань местным традициям — или тому, что во всем мире любитель прятаться в заповедных уголках принимает за таковые, — здесь отдавали лишь краткие иронические цитаты. Феска, служившая абажуром на ночном столике, два-три узорных изразца, будто случайно брошенные и застывшие в цементном полу, тут кисточка, там чуточку резьбы по дереву. А в качестве лейтмотива — воловьи шкуры, их Прейзинг приметил с особой радостью посвященного.
— Воловьи шкуры! — Он и теперь не мог сдержать восторга. — Воловья шкура, Дидона, шкура! Дидона и воловья шкура?
Я только пожимал плечами. А Прейзинг вошел в раж:
— Изопериметрическая проблема, она же «задача Дидоны»!
Один знакомый время от времени дарил ему книжки про математические чудеса и загадки: «Последняя теорема Ферма», «Гипотеза Гольдбаха», «Задача коммивояжера». Прейзинг читал эти книжки (ему вообще нравилось читать, хотя и не нравилось стоять в книжном магазине перед забитыми стеллажами и перед выбором), и как уж тут не сразить кого-нибудь вроде меня удивительной историей из мира чисел.
На деле же трудно ввергнуть в изумление такого, как я. Ему давно пора это понять. Изумление есть попытка преодолеть сопротивление мира, но у такого, как я, слишком уж мала для этого площадь воздействия, что в равной степени относится и к самому Прейзингу. Он не упустил возможности мимоходом сбагрить мне историю про Дидону и воловью шкуру.
— Дидона и ее спутники, — наставительно начал он, — опасаясь гнева Пигмалиона, покинули Тир и прибыли на Кипр, где похитили пятьдесят девушек, а согласно некоторым источникам и все восемьдесят, и в конце концов высадились на североафриканском побережье. Дидона выпрашивала у местных жителей клочок земли для себя и для спутников — такой, какой охватит одна лишь шкура вола. Желанию прекрасной беглянки пошли навстречу. Дидона же разрезала воловью шкуру на узкие ремешки и выложила их полукругом, отхватив значительную часть берега.
Богатая изобретательность прекрасной героини мифа — я полагаю, Прейзинг предпочитал мифологических женщин реальным — заставила его прибавить шагу, так что и наша прогулка, и его история продвинулись вперед.
— Я пропускаю, — вновь заговорил Прейзинг, — ужин в доме Малука, все лакомства, всю элегантность и экзотику. Жена его — très charmante[2] и удивительно современна. Не дом — дворец, очень традиционный, но повсюду телевизоры. Мило, очень мило. И все же — деловой ужин. Хотя о делах мы почти не заговаривали. Пропускаю, к сути это нисколько не имеет отношения. Как и поход на базар следующим утром, предпринятый мною в сопровождении Саиды. Захватывающе, грандиозно. Ароматы. Но это другая история. Кстати, и краски — грандиозно.
Так вот, около полудня я отбыл из столицы на внедорожнике. Один из подчиненных Слима Малука находился за рулем, Саида разместилась подле меня на заднем сиденье, ее ассистент уселся рядом с водителем. Скоро миновали мы пригороды Туниса, и в поездке я наслаждался пейзажем — чем далее, тем более суровым. Мы держали путь к оазису Чуб, где Саида управляла еще одним эксклюзивным отелем во владениях отца. С ассистентом она обсуждала критическое состояние британской финансовой системы. В последние дни фунт резко упал. Велика опасность, что в дальнейшем принимать гостей из Англии не придется. Положение, и в самом деле тревожное, в те дни представлялось уж и вовсе непонятным. Чуть ли не ежедневно поступали известия о новых скандалах. Бесчисленные операции английских банков между собой, а также и с другими институтами, едва державшимися на грани падения, становились все менее и менее прозрачны. Саида и ее помощник — оба они рассуждали весьма компетентно и, похоже, знали в деле толк — опасались худшего. Что до меня, то несколькими днями ранее я твердо постановил не придавать значения происходящему. Однажды взяв за правило исключать из числа своих забот те непрозрачные дела, что и в целом едва ли доступны пониманию и находятся вне пределов моего собственного разумения, я не сожалею об этом и поныне.
Сам по себе ландшафт пустыни мне как-то особенно мил. Простор и даль, прямая как стрела дорога, и мы мчимся по этой дороге вперед. Только остались позади холмистые предместья и показались вдалеке величественные пески, как и для меня самого остались позади и городской шум, и льстивые речи Слима Малука, и вечная забота на лице Продановича.
Как вдруг — мертвые верблюды. Внезапно мне пришлось оторваться от вдумчивого созерцания проплывающих мимо дюн. Картина, открывшаяся взгляду всего-то метрах в тридцати перед нами, на мгновение лишила всех нас дара речи, а водитель резко нажал на педаль тормоза, чтобы остановить машину. Серебряный монстр — туристический автобус с боковыми зеркалами наподобие слоновьих ушей, которые почему-то торчат по обе стороны дороги, — стоял как вкопанный на темной ленте асфальта, отражая солнце пустыни. Десяток, а то и полтора десятка верблюдов вповалку валялись на земле вокруг вставшего автобуса — и поодиночке, и грудой костлявых тел и обвисших горбов. Вывернутые, обессиленные верблюжьи шеи выглядели поистине безобразно. Одного верблюда буквально намотало на двойную переднюю ось автобуса. Неестественно вытянутая шея вяло повисла на разогретой резине громадного колеса, язык вывалился из открытой пасти с обнаженными желтыми зубами, нога застряла между колесом и кузовом, указывая прямо в небо мозолистой ступней, согнутой под острым углом. Туловище, стиснутое двумя колесами, не выдержало давления, и внутренности изверглись на дорогу.