Ветхий завет и его мир

Книга Песнь песней была включена в канон только потому, что традиция приписывает ее составление царю Соломону, не раз упоминаемому в тексте. В средние века неоднократно предпринимались попытки аллегорического ее истолкования — как описания любви господа и его народа или любви Иисуса Христа и его церкви. Этнографическое изучение сирийской свадебной обрядности показало, что Песнь песней является сборником свадебных любовных песен с хоровыми и сольными (от имени жениха и невесты) партиями. Царь Соломон, подобно «князю» русских свадеб,— это жених; само имя (евр. Шеломо — «Благополучный») должно было служить провозвестником грядущего благоденствия. Кстати сказать, есть основания думать, что реальный царь Соломон присвоил себе имя свадебного царя, чтобы снискать дополнительную популярность в народе. Этот же эпитет, но только в женском роде (Шулламит; отсюда Суламита) относится и к невесте.

С потрясающим мастерством Песнь песней изображает радость любви, живую человеческую страсть. Например (2:8-14):

Голос моего милого!
Вот, он приходит,
взбирается на горы,
прыгает по холмам.
Уподобься, мой милый, серне
или олененку!
Вот, он стоит за нашей стеной,
смотрит из окон,
глядит из щелей.
Молвил мой милый и сказал мне:
вставай себе, моя подруга,
моя прекрасная, и иди себе!
Ведь вот, зима миновала,
дождь миновал, прошел себе,
цветы виднеются на земле,
время песен настало,
и голос голубя слышен на нашей земле.
На смоковнице зреют ее плоды,
и виноградные лозы цветут, благоухают.
Вставай, иди, моя подруга,
моя прекрасная, и иди себе!
Моя голубка, в расщелинах скалы,
над краем утеса, покажи мне свое лицо,
дай мне услышать твой голос,
ибо твой голос сладок,
а твое лицо — приятно.

Особо отметим здесь лаконичное и экспрессивное изображение пробуждающейся природы; впрочем, в Ветхом завете такое описание не единично (ср., например, Иер. 14:2—6 — о засухе). Еще один образец (5:2—8):

Я сплю, а мое сердце бдит.
Голос моего милого ударяет в дверь[110]:
Открой мне, моя сестра,
моя подруга, моя голубка,
моя непорочная!
Ведь моя голова покрыта росой,
мои кудри — каплями ночными!
Я сняла свой хитон,—
как же надену?
Я вымыла свои ноги,—
как же замараю?
Мой милый просунул свою руку через пробой,
и мое нутро рванулось к нему!
Встала я открыть моему милому,
и с моих рук капала мирра,
и по моим пальцам мирра стекала
на ручки засова.
Открыла я моему милому,
а мой милый ушел, удалился.
Моя душа вышла по его слову;
я искала его и не находила его,
я звала его, а он не откликался мне.
Встретили меня стражники,
обходящие город,
избили меня, изранили меня,
сорвали мои одежды с меня
стражники стен.
Заклинаю вас, дочери Иерусалима:
если вы встретите моего милого,
не рассказывайте ему,
что я больна любовью.

Песнь песней завершается величественным гимном любви, могущественной и бескорыстной, и страстным призывом к возлюбленному. Поэт восклицает (8:6—7):

Положи меня, как печать, на твое сердце,
как перстень, на твою руку,
ибо сильна, как смерть, любовь,
тяжка, как Шеол, ревность,
ее лучи — лучи огненные, пламенные!
Много вод не могут погасить любовь,
и реки не смоют ее.
Если даст кто-нибудь
все богатство своего дома за любовь,
с презрением пренебрегут

Определить время возникновения Песни песней затруднительно. В одном из стихов (6:4) упоминается город Фирца (Тирца), который был в течение короткого времени (IX в.) столицей Израильского царства, но впоследствии исчез с ветхозаветного горизонта. Это значит, что наиболее ранний слой книги, доступный современному исследователю, датируется приблизительно этим периодом. Другой хронологический рубеж указывает язык: в Песне песней имеются заимствования из персидского и греческого языков. Соответственно речь может идти об эпохе персидского господства и эллинизма, т. е. о второй половине I тысячелетия до н. э. Во всяком случае, Септуагинта показывает, что книга существовала уже к III в. до н. э. Однако еще во II в. н. э. песни, входящие в нее, пели в харчевнях подгулявшие посетители (Тосефта, Санхедрин, 12,10; Мехильта к Исх., 15).

«Плач» традиция приписывает пророку Иеремии. Его сюжет — гибель Иерусалима, захваченного вавилонянами в 587 г. до н. э. В этом событии автор видит осуществление справедливого возмездия Яхве (1:7—9; 2:1—9) за прежние прегрешения, уповает на его благость, взывает к ней. Он рельефно сопоставляет прежнее величие Иерусалима и его нынешнее бедствие и разорение (4:4—5 и 9—10). Особенно ярки его описания голода в Иерусалиме во время осады (2:11 —12).

110

Так в Септуагинте и Vetus Latina.