Я говорю по-человечески, но это не значит, что проклятие и гнев Божий только условные человеческие понятия. Они так же реальны, как и моя жизнь, и тяжесть, и боль бытия, как и Его любовь в Его гневе. Сотворение меня невинным и безгрешным, сотворение меня по Его образу и подобию, мое несоответствие как твари Его образу и подобию, цель творения — уподобление Ему — эти четыре момента вечного сейчас Бога для моего разума, павшего в Адаме, разделились и уже несовместны, тогда я распределяю их во времени. Но от этого они не становятся нереальными, и Его гнев и проклятие не менее реальны, чем благословение и любовь в Его гневе.
Слышание своего вопля — покаяние: узнавание в каждом моем прегрешении моего первоначального беспредметно всеобщего греха — моего абсолютного несоответствия. Как и вопль, мой грех беспредметно всеобщий, таким я и увидел его в своем пустом, невидящем, чужом взгляде.
Может быть покаяние частное: в каком-либо определенном прегрешении. Но если оно не дойдет до видения моей беспредметно всеобщей греховности, до такого ясного видения, что станет страшно взглянуть на себя, то это еще не полное покаяние. Покаяние не в многословии, не в том, что я многословно и длинно повторяю свои грехи Богу. Он знает их и без моего повторения. Мытарь в храме только бил себя в грудь и говорил: буди милостив ко мне грешному, Господи. Разбойник на кресте сказал несколько слов: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие твое. Апостол Павел, услышав голос, говорящий ему: Савл, Савл, что ты гонишь Меня? только спросил: кто Ты, Господи? что повелишь мне делать? и потом молчал три дня, не видел, и не ел, и не пил.
Когда невидящий видит свое невидение, когда невидящий становится видящим, он кается, это и есть покаяние. Для этого не надо перечислять своих грехов, не надо даже вспоминать их, надо видеть, и в каждом видеть свою первоначальную греховность, грех всего мира, воплощенный во мне. Покаяние — беспредметно всеобщий вопль. В этом вопле рождается моя абсолютная свобода, этим воплем Бог осуществляет во мне невозможное: воплем я принимаю Его бесконечный дар, непосильное для меня бремя; моим воплем Он снимает с меня вину моего греха, вину без вины.
4
Вина без вины непосредственна, пассивная вина анонимна и слепа. Ее знало и язычество, но не понимало, так как не понимало греха. Эдип женился на своей матери. Но ведь он не знал, что Иокаста его мать. Оракул открыл ему его вину. Он узнал ее, но понять не мог: он нарушил заповедь, но не намеренно; и все же виноват, виноват без вины. Он видел свою вину как нарушение определенной заповеди, но самой вины без вины не видел; его невидение вины было пассивным, так как, не зная греха, он жил в непосредственности греха.
В язычестве вина анонимна и слепа, поэтому их kairos[12], fatum, рок или судьба слепа, и слепая судьба правит миром, даже богами.
В старозаветном иудействе грех открылся. Тогда вина прозрела: вина без вины — вина моего первородного греха: моего абсолютного несоответствия Божественному дару мне, дару бесконечной ответственности и абсолютной свободы. Тогда открылся смысл и моей жизни, и истории всего человеческого рода: миром правит не слепая судьба, а Божественное Провидение; история и моей жизни, и всего человечества не случайная последовательность событий и не бесконечно повторяющийся, а потому бессмысленный круговорот, но единственное телеологическое Божественное домостроительство. Откровение его смысла начинается в Старом Завете, завершается в Христе: «на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели...» (Ин. 9, 39).
Различие двух родов познания, о котором говорит апостол Павел, появляется уже в Старом Завете как первоначальная двойственность человека и самой жизни: жизнь от себя, в грехе, в невидении — царство природы; и видение: Божественное домостроительство, Царствие Небесное, царство благодати. Это не натуралистическое противопоставление абстрактного, безличного добра и зла, как в естественных языческих религиях: там оно, несмотря на резкое разделение, противопоставление и дуализм, все же оставалось в естественных границах, не выходило из царства природы; и не абстрактное противопоставление, как в философских религиях: сущее Парменида, идея блага и царство идей Платона вневременно, а не вечно. Язычники не знали различия логической вневременности и онтологической вечности; первая безлична, вторая — личная. Но личность, лицо, взгляд, видение открывается только в Библии. В Старом Завете: сотворение человека по образу и подобию Божиему. В Новом — вочеловечение Бога: Христос — истинный Бог, истинный Человек. Поэтому в язычестве бессмертие понималось или натуралистически, как временное продолжение той же земной жизни, или абстрактно: абстрактное и в конце концов безличное бессмертие. Но уже в Старом Завете появляется идея воскресения и жизни вечной. Вначале новая для всего язычества идея вечной жизни относится к вечной жизни избранного народа, потом — к Мессии грядущему, и «когда исполнились времена», она реализовалась в Христе. Христос говорит: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет» (Ин. 11, 25). «Верующий в Сына имеет жизнь вечную» (Ин. 3, 36). Не получит, а уже имеет. «Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день» (Ин. 6, 54). Это уже о Евхаристии, о конкретном, духовно-телесном прикасании к Богу, которое и дает личную вечную жизнь и уже есть вечная жизнь, как прикасание к ней. «Заповедь Его (Бога. — Я. Д.) есть жизнь вечная» (Ин. 12, 50). Эти слова Христа надо понимать не моралистически и не метафорически, а буквально: вечная жизнь — Христос, вкушение Его плоти и крови — конкретное, духовно-телесное общение с Богом, наконец — заповедь Божия. С точки зрения нашего, павшего в Адаме разума, здесь смешение различных категорий: личность Христа, прикасание к Богу, заповедь Божья, то есть Его повеление и слово. И в то же время — мое реальное личное бессмертие. Для нашей воли это смешение категорий — соблазн, для нашего разума — безумие, как и слова Христа: «Я есмь путь и истина и жизнь». Мой ветхий Адам во мне разделяет теоретическое и практическое, понимает истину как абстрактное соответствие, жизнь понимает как мое временное состояние, путь — как направление в пространстве или во времени. Чтобы понять религиозный смысл слов Христа, надо понимать их онтологически: Слово, ставшее плотью, открывает смысл фактичности, то есть сотворенности и телесности; само вочеловечение Бога открывает мне конкретное, духовно-телесное единство моего сокровенного сердца человека. Оно требует изменения всей моей сущности, моего взгляда, видения, строя моей души и ума. Апостол Павел говорит: «преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим. 12, 2). Он требует «обновиться духом ума... и облечься в нового человека, созданного по Богу» (Еф. 4, 23 — 24). «Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое» (2 Кор. 5, 17). Это снова мое познание, заключенное в познании меня Богом. Тогда объективи рующее познание, разделяющее теоретическое и практическое, отпадает, истина становится личной, истина — абсолютная субъективность, Сам Христос, Бог. Для меня же истина и есть истинная жизнь в Боге, путь, взгляд, видение, тожественное видимому.