В это время как раз закончился срок службы викингов у Ярослава. Он ничуть не обиделся, когда Гаральд сообщил, что не будет подряжаться на новый срок, а отправится искать удачу в чужих землях. Князь Ярослав даже написал письмо в Константинополь, рекомендуя императрице Зое, своей свойственнице (Анна, мачеха Ярослава, приходилась ей тетушкой), отборных воинов. И вот Гаральд прибыл в Константинополь (русские называли этот город Царьградом и безмерно гордились, что некогда князь Олег прибил боевой щит свой на врата столицы византийской!) и был принят на службу. По совету хитроумного Ярослава, который лучше, чем смелый и искренний варяг, знал о знаменитом византийском коварстве, Гаральд скрыл свое настоящее имя и звание и представился простым ярлом Нордбриктом. Северный странник — так переводилось его новое имя.
Викинг думал, что многое видел и удивить его будет трудно. Однако все чудеса Киева, все дива дивные, которые встречались на пути в Византию, были просто ничем по сравнению с самим Константинополем. Да это не город, а целый мир! Сколько великолепных строений! И до чего же хитро все устроено! Например, по воду не надо ходить или ездить на реку. Здесь и реки‑то нет. Вода сама поступает в город по особенным водоводам. Говорят, их придумали еще римляне и называются они акведуки. Каждый дом роскошен, словно дворец. А сам Священный дворец! Нигде в мире не сыскать подобного ему. Какие мраморы вокруг! Какие величавые колонны подпирают расписной потолок, до которого не достать, словно до неба! А стены и полы не просто разрисованы, а выложены кусочками разноцветного стекла. Изображенные на них картины не смоют никакие дожди. Хотя дожди — здесь редкость, не то что в родной туманной Норвегии. А сколько народу живет в этом городе! И все, как на подбор, низкорослые, черноволосые, черноглазые. На викингов, светловолосых, светлобородых великанов, здесь смотрели со священным ужасом. То есть это мужчины так смотрели. А женщины…
Конечно, женщины здесь были хорошие — мяконькие такие, пухленькие, словно куропаточки. Пахли сладко‑сладко! Целуешь такую — и еле удерживаешься, чтобы не укусить, словно пышный пирожок. Только страшно подавиться «глазурью» — белилами, да румянами, да притираниями, да сурьмой, да хной, которые местные красавицы накладывали на себя щедро, даже чрезмерно щедро. Гаральд, конечно, от дамских прелестей головы не терял: хранил сердечную верность Эллисаф. Однако мужская природа требовала своего, и он ни воинам своим не запрещал, ни сам не отказывался от того, что само шло в руки. Здесь, между прочим, было в обычае у жен самим выбирать себе любовников, самим делать им предложения, назначать свидания и одаривать щедрыми подарками. Многие из воинов Гаральда таким образом немало разбогатели, да и сам вождь их не оставался внакладе.
Мог ли предполагать Гаральд, что именно одна из византийских женщин едва не погубит и его, и всю его дружину!
Впрочем, в утешение можно сказать, что это была женщина не простая и даже не высокородная придворная дама, а сама императрица.
Зоя была третьей дочерью императора Константина VIII Мономаха. Брат его Василий умер бездетным, а дочери еще не нашли себе мужей. Да и как было найти? В Византии крепко помнили «ненарушимые заветы» Константина Багрянородного, запрещавшие царевнам замужество с «варварами» (а таковыми для кичливых ромеев[8] были чуть ли не все народы).
Итак, все три византийские царевны прозябали в девичестве. Но императрица не может быть девицей!
Мужней женой, вдовой — это да. Но девицей?! Чтобы сохранить преемственность наследования, решено было выдать одну из сестер замуж за какого‑нибудь высокородного грека и возвести его на престол. Кого именно? Старшая сестра, Евдокия, была поражена проказой и жила в уединении в монастыре. Младшая, Феодора, тоже недавно постриглась и ни за что не собиралась нарушить обета верности Христу. Ни за какие мирские блага. К тому же мало сыскалось бы мужчин, которые решились бы вступить с ней в брак даже ради того, чтобы приблизиться к трону. Лицо у нее было длинное, словно у ослицы, тело тощее, кособокое. Вдобавок она болтала не умолкая с утра до вечера, похуже иной сороки! А средняя сестра, Зоя… Зоя была еще привлекательна, несмотря на то что сорокавосьмилетняя девственность, конечно, заставила ее щеки и губы поблекнуть и груди увянуть. Однако она охотно согласилась выйти замуж и взойти на трон.
В супруги ей нашли патриция Романа Аргира. Он был еще молод, красив, богат, знатен, — словом, взял всем. Одна беда: женат и влюблен в свою жену. Но это сочли таким незначительным препятствием! Перед супругами был поставлен выбор: или прощайтесь с жизнью, или Роман должен обвенчаться с Зоей. Жена Аргира постриглась в монахини, а Роман… пошел под венец и сделался императором Романом III.
Надо сказать, что Зоя очень скоро вошла во вкус как управления государством (она стала любимицей народа за свою доброту и разумность), так и супружеской жизни. В плотской любви, оказывается, таилась бездна удовольствия! Как же нагло лгали монахи, уверяя, что страсть постыдна и пагубна, а тело женское — всего лишь сосуд греха. Нет, насчет греха они были, конечно, правы… но до чего же сей грех сладостен! Опять же, не согрешив, не покаешься.
Однако стоило помолодевшей, похорошевшей, повеселевшей императрице распробовать новые радости жизни, как их тут же у нее и отняли. Роман остался равнодушен к жене, однако правление государством его весьма заинтересовало. Он отправил Зою в женские покои — дескать, сиди там и не лезь ни в тронную залу, ни в мою спальню! Зоя снова начала чахнуть в одиночестве, и единственным человеком, который ей в это время сочувствовал, оказался императорский евнух Иоанн.
Лишенный определенных мужских способностей, он отнюдь не был лишен разума. Более того, Иоанн был изощренно хитер и пронырлив. Он прекрасно понимал, что истомившаяся по любви, неудовлетворенная женщина — легкая добыча. Сам взять эту добычу Иоанн по понятным причинам не мог. И он пристроил во дворце своего младшего брата Михаила, писаного красавца и дамского угодника.
Зоя просто ошалела при виде его. Влюбилась с первого взгляда! Теперь она не могла думать ни о чем другом, только бы заключить Михаила в объятия. Она и раньше‑то не любила пышных парчовых облачений, которые делают даже самую красивую женщину похожей на старика‑патриарха, а теперь и вовсе стала носить легкие шелковые одеяния, выгодно обрисовывавшие ее красивое тело. Ее опочивальня больше напоминала лавку торговца восточными благовониями. Все пошло в ход, все мыслимые и немыслимые косметические ухищрения. Дважды в день ванны из молока молодых ослиц, массаж с оливковым маслом, маски для лица, притирания из миндального теста, освежающие обтирания из варенных в меду пшеничных хлопьев… Люди, знавшие Зою раньше, ее просто не узнавали. Чудилось, время для нее обратилось вспять. И все это — ради молодого красавца с огненными черными глазами! Однако Зоя была редкостная гордячка, и как ни рвалось ее сердце от любви, как ни жаждала она увлечь юношу в постель, а помнила, кто она такая.
Мало того что императрица. Прежде всего — женщина, прожившая полвека… Зое было известно немало историй о том, каким унижениям подвергаются зрелые дамы, плененные юными красавчиками. Такое сплошь да рядом происходило и в Византии, и далеко за ее пределами. Как правило, правящим особам становилось известно о том, что творилось при других дворах, а интимные тайны передавались из уст в уста с особым тщанием. Поэтому до Зои не могла не дойти история о русской княжне Предславе (между прочим, родной сестре нынешнего киевского князя Ярослава), среди приближенных которой был юноша по имени Моисей Угрин, то есть венгр. Княжна очень его отличала своим расположением, однако счастья им было не видать: Предслава строго блюла свою невинность. Ну и чего ради? Вся ее невинность даром досталась польскому королю Болеславу, который взял строптивицу в плен и просто‑напросто изнасиловал ее. Но судьба Предславы интересовала Зою мало. Куда интереснее представлялась ей судьба Моисея.