И тут же она спешит тайком в объятия Рамина. И это не раз и не два, а постоянно и непрерывно.
Уже из приведенных отрывков можно было заметить, что монологи и диалоги царствующих особ великолепны.
Рассерженный шах Мубад обращается к нежной Вис со следующими словами:
Вис выражается чуть изысканней, «по-женски»:
Рамин зато — «по-мужски»:
Словечки «невежда», «пустой барабан», «враль» сплошь да рядом употребляются в лексиконе любовных изъяснений возлюбленной пары Вис и Рамина.
Так изображает средневековый восточный автор своих основных героев — царей и цариц, принцев крови и принцесс, дворцовую среду со всей ее челядью. Так смеется он, а порою издевается над царским дворцом. Правда, поэт все время напоминает, что его поэма — это повесть о давно минувших днях домусульманской эпохи, о времени парфянских царей, правивших около тысячи лет тому назад. Но как бы невзначай (не от своего имени, помилуй бог, а устами своих героев) поэт бросает и такие реплики: «Что в мире хуже, чем царей коварство?», «Ведь говорят: «Коль шаханшах присудит, то сокол самкой иль самцом пребудет».
Все отмеченные черты поэмы делают ее непохожей на другие любовные поэмы средневекового Востока. Все более укрепляется уверенность, что перед нами не просто забавная, чуть фривольная рыцарская повесть, а весьма своеобразная социальная сатира. Аналогия, к которой прибегали мы в начале этой статьи, приобретает гораздо более прямой смысл. Перед нами «восточный Дон-Кихот», созданный в XI веке, — поэма по форме любовно-романтическая, куртуазная, с ярко выраженной пародийной тональностью, а по существу — острая сатира на царей и власть имущих восточного феодального общества.
От чьего имени пишет поэт свою сатиру, искусно замаскированную под древнее предание? Разгадка этого вопроса также содержится в виде намека в самой поэме.
Обратим внимание, как сетует Рамин на то, что его похождения станут предметом разговоров простолюдинов, порою — их сочувствия, а чаще — смеха и осуждения:
«Людей базара», говорливого, пестрого, шумного, балагурящего, разношерстного и разночинного восточного базара, «людей земли и ремесел», пастухов, хлебопашцев, водоносов, охотников, рыбаков, кузнецов и горшечников, их острых на язык жен — вот кого опасается Рамин. Не их ли мысли и настроения, оценки и суждения, суды и пересуды выражает автор поэмы? В том, что это именно так, еще больше убеждает неожиданный финал поэмы.
В разгаре любовной интриги, когда трагическое и комическое перемешались так, что не разберешь, где начала и где концы, а действие дошло до кульминации, появляется в роли deus ex machina[1] — кто бы вы думали? Свинья, животное отнюдь не почитаемое в мусульманской среде слушателей и читателей поэмы. Жестокий и позорный конец уготовил автор царю царей. На Мубада бросился дикий кабан
Таким образом с помощью дикой свиньи наступает мгновенная развязка, а вслед за нею в оставшихся нескольких страницах поэмы коренным образом изменяется весь ее стиль, характер изображения героев: Вис и Рамин становятся блаженненькими, добрейшими и справедливейшими из царей. Вся художественная, сатирическая прелесть поэмы испаряется, зато для понимания ее иронического смысла мы получаем новый, исключительно убедительный довод.
Последние главы воспроизводят социальную утопию средневекового городского плебса — утопию о справедливом царстве под управлением справедливого монарха.
1
Deus ex machina