Так весь род Аккоромбони, некогда известный, угас и вскоре был забыт. Клевета еще долго омрачала имя прекрасной, добродетельной Виттории, а противоречивые свидетельства современников и домыслы потомков искажали ее светлый образ. Как часто мелкие души хулят и порочат великое!
АЛЬБОМ
Капрарола. Вилла кардинала Фарнезе
Тиволи. Вилла д’Эсте. Каскад фонтанов и пруд
Тиволи. Вилла д’Эсте. Водный орган (гидравлис)
Тиволи. Вилла д’Эсте. Аллея сотни фонтанов
Торквато Тассо. Портрет работы А. Аллори. Вторая половина XVI в.
Сикст V. Скульптор Торриджани
Лукреция Борджиа в образе св. Екатерины. Фрагмент фрески. Ватикан. Художник Пинтуриккьо
Элеонора Толедская. Портрет работы Бронзино
Кастелло, замок Медичи во Флоренции. Гравюра Дж. Утенса, 1599
Кастелло, замок Медичи во Флоренции. Парк
Рим. Вилла Фарнезина. Роспись плафона работы Рафаэля
Рим. Замок Св. Ангела
Венеция. Площадь Св. Марка и Пьяцетта
Венеция. Мост Вздохов
ДОПОЛНЕНИЯ
Джон Уэбстер
БЕЛЫЙ ДЬЯВОЛ{143}
ЧИТАТЕЛЮ
Издавая эту трагедию, я позволил себе вольность, которую позволяли себе и другие до меня, делаю же это не хвастовства ради: nos hæc novimus esse nihil;[1] но с тех пор как сыграли ее в унылую зимнюю пору в таком мрачном открытом театре, который немыслим (и это, в сущности, оправдание для постановки трагедии) без многочисленной и проникновенной публики, и, как я заметил, большинство из этой публики с тех пор невежеством своим смахивает на тех, кто в книжных лавках требует не хороших, а только новых книг, — решаюсь обратиться ко всеобщему вниманию в уверенности, что:
Если же мне возразят, что это не настоящее драматическое произведение, я охотно в этом признаюсь: non potes in nugas dicere plura meas: ipse ego quam dixi[3]. Грех мой в этом смысле совершен по собственной воле, а не по неведению. Ведь, предложи кто-нибудь моей аудитории содержательнейшую из всех когда-либо написанных трагедий и будь в ней все требуемые критикой правила: возвышенность стиля, значительность действующих лиц, впечатляющий хор с поучениями и торжественными Вестниками, — и даже насытившись этим божественным восторгом — o dura messorum ilia[4], дыхание непосвященной толпы способно всё уничтожить и еще до начала представления внушить автору решение поставить перед каждой сценой такой эпиграф из Горация:
Тем же, кто скажет, будто я долго не мог дописать эту трагедию, сознаюсь, что писал ее не в два пера, но если на этом все же будут настаивать, отвечу, как Еврипид{144} ответил драматургу Алькестиду{145}. Алькестид упрекал Еврипида в том, что он написал три стихотворения за три дня, — сам же за этот срок — триста. «Ты прав, — отвечал тот, — но разница только в том, что твои будут читаться всего три дня, а мои проживут лет триста».
Недоброжелательность — преданный друг невежества. Что касается меня — я всегда ценил в себе глубокое уважение к достойным трудам других, особенно к совершенному и возвышенному стилю г. Чапмена, отшлифованным и проникновенным творениям г. Джонсона, к не менее замечательным трудам действительно великолепных г. Бомонта и г. Флетчера{146} и, наконец, (но «конец» здесь не имеет обидного смысла) к воистину счастливейшему и богатейшему искусству г. Шекспира, г. Деккера и г. Хейвуда{147}. Желая, чтобы мною написанное читалось в свете их славы, заявляю, что, как бы меня строго ни судили, пусть даже и ничего не говорят мои собственные произведения, признание величия всех упомянутых авторов дает мне смелость (без всякой лести) цитировать Марциала:{148}
3
Никто не сможет высказаться более против всей этой моей чепухи, чем это делаю я сам (