Спешно созвали церковный собор. На нем присутствовали епископы — суздальский Авраамий, ростовский Ефрем, рязанский Иона, коломенский Варлаам, сарайский Иов и пермский Герасим. Они осудили «латыньство» Исидора[474].
Еще в то время, когда Исидор сидел в Чудовом монастыре, Василий II написал послание новому константинопольскому патриарху Митрофану (Иосиф умер во Флоренции 10 июня 1439 г.)[475]. Оно содержало просьбу разрешить поставить митрополита самим русским епископам в связи с тем, что Исидор оказался еретиком. Деликатность вопроса состояла в том, что сам Митрофан принадлежал к числу сторонников унии. Скорее всего послание не было отправлено. Никаких следов реакции на него в Константинополе нет[476].
В заточении Исидор провел все лето 1441 г. и 15 сентября бежал со своими учениками, иноком Григорием и Афанасием, в Тверь[477]. Позднейшие московские летописи сообщают, что Василий II «никакоже посла по нем възвратити его, ни въсхоте удержати его»[478]. В Твери князь Борис Александрович «его прият и за приставы его посади», но потом «отпусти» его на средокрестной неделе Великого поста 1442 г.[479] Отсюда Исидор направился в Литву, а затем в Рим[480].
Изгнание митрополита, поставленного в Византии, и неприятие унии в Москве имели два последствия. В церковных кругах складывалось убеждение, что греки «испроказились», погубили православную веру из-за своего сребролюбия и что истинной опорой правоверия стал московский великий князь Василий Васильевич.
В Повести о Флорентийском соборе Симеон Суздалец указывал: «Тамо начало злу бывшу греческим царем Иваном и греки-сребролюбцы, и митрополиты, зде же на Москве утвердися православием Русская земля хрстолюбивым великим князем Васильем Васильевичем». Слагая панегирик великому князю, Симеон писал: «Радуйся, православный великий князь Василей Васильевич! Всеми венцы украсився православныя веры греческия… царю греческому отступившу кир Иоанну от света благочестия, и омрачися тмою латиньския ереси, а отечество твоего княжения просветися светом благочестия…»[481]. В «Слове избранно на латыню» подчеркивалось, что «богопросвещанная земля Руская веселится о державе… благовернаго великаго князя Василья Васильевича, царя всея Руси»[482]. Так закладывались основы представления о Руси как о наследнице православной Византии и о московском великом князе как о новом царе Константине.
Московские власти (как церковные, так и светские) не стремились к разрыву отношений с патриархом. Время должно было показать, как будут складываться отношения Москвы с Константинополем. Поэтому Василий II в послании Митрофану ставил вопрос только о преемнике Исидора, а не вообще о назначении митрополитов впредь собором русского духовенства. Да и сама просьба мотивировалась отступничеством Исидора и такими причинами частного порядка, как отдаленность Москвы от Константинополя, незнание русского языка греками, набеги «агарян», неустроения в соседних странах, «понеже и преже сего, за нужу, поставление в Руси митрополита бывало»[483].
Достигнув успеха в решении церковной проблемы и подчинив Новгород своему влиянию, Василий II снова попытался привести к покорности Дмитрия Шемяку. Осенью 1441 г. великий князь «роскынул мир» («взъверже нелюбие») с ним и пошел войной на Углич[484]. О причинах, вызвавших этот поход, летописи не сообщают[485]. Возможно, только поводом, а не причиной похода послужило поведение Шемяки, когда он в 1439 г. не послал своих полков для отпора Улу-Мухаммеду. Быть может, Василий II расценил этот случай как нарушение Шемякой договорных обязательств и решил покарать «ослушника». Очевидно, поход великого князя был для Шемяки неожиданностью. Василию II чуть не удалось захватить его на Угличе. Князя Дмитрия о грозящей ему опасности предупредил дьяк Кулудар Ирежский[486]. За эту дерзость Иван Кулудар был лишен дьяческого звания и наказан кнутом. Василий II велел его «кнутьем бити, по станом водя»[487].
Дмитрий Шемяка бежал в Бежецкий Верх, где «много волостем пакости учини». После смерти младшего брата Дмитрия Красного (1440 г.) Шемяка считал Бежецкий Верх своей вотчиной, несмотря на то, что ее захватил Василий II. Отсюда Шемяка направил своих послов в Новгород с просьбой принять его к себе на княжение («что бы есте мене прияле на своей воле»). Новгородцы ответили уклончиво: «Хошь, княже, и ты к нам поеди; а не въсхошь, ино как тобе любо»[488].
474
РИБ. Т. 6. № 62. Стб. 534; Летопись занятий Археографической комиссии. Вып. 3. Прил. С. 36. В Густынской летописи утверждается даже, что Исидор «от священного собору осужден бысть на сожжение» (ПСРЛ. Т. 2. СПб., 1843. С. 356).
476
По Е.Е. Голуби некому и А.М. Сахарову, из Константинополя на послание получен был отрицательный ответ (см.:
478
479
ПЛ. Вып. 1. С. 46; Вып. 2. С. 47. Г.В. Попов считает, что к середине XV в. в Твери происходило «постепенное нарастание… идеализации византийского мира, мотива, позволяющих подчеркнуть связи с ним тверских князей» (
482
Цит. по:
483
«За нужу далечнаго и непроходнаго путюшествиа, и за нахожечие на наше христианьство безбожных агарян, и за неустроение и мятежи еже в окрестных нас странах, и господарей умножениа, свободно нам сътворите в нашей земли поставление митрополита» (РИБ. Т. 6. № 62. Стб. 535–536).
484
ПСРЛ. Т. 12. С, 42; Т. 23. С. 150. В московских сводах 70-х годов XV в. о войне с Дмитрием Шемякой, которую начал Василий II по своей инициативе, скромно умалчивалось.
485
П.П. Смирнов считал, что конфликт 1441–1442 гг. вызван был обидным для Дмитрия Шемяки решением вопроса о «наследстве» его умершего брата Дмитрия Красного (см.:
486
Иван Кулудар происходил из среды угличских землевладельцев (АСЭИ. Т. I. № 229. С. 163), чем и объяснялась его позиция во время конфликта Василия II с Дмитрием Шемякой. Позднее он снова получил дьяческое звание и в 1448 г. служил можайскому князю Ивану Андреевичу (ДДГ. № 51. С. 155).