Во время осады Константинополя в 626 г. обороной руководили патриарх Сергий и назначенный императором магистр оффиций. Тем не менее для самих византийцев главной защитницей города была Дева Мария, явившаяся во время сражения как византийцам, так и аварам. Именно ее образ обносили вокруг стен столицы, и именно ее вмешательство спасло город от врагов. Этот образ сопровождал Ираклия в его походах против персов и в его восстании против Фоки в 610 г. (Theoph., а. 6102)[1597]. Церковный историк Феодор Синкелл, находившийся в окружении патриарха, сочинил и представил на суд читателей проповедь о поражении аваров, а его тон был тоном религиозной войны, предназначенной для защиты веры избранной Богом Империи, ведущей человечество к православию и спасению. Опираясь на другие источники, «Хронография» Феофана приписывает Ираклию публичную речь, в которой он просит солдат добровольно принести жертву за своих христианских собратьев и выбрать мученический венец в ответ на эту милость Господа (Theoph., а. 6115).
По мере того как Восточная Римская империя во второй половине VII в. подвергалась все более усиливающейся угрозе и позже и все больше и больше превращалась в осажденную крепость, религиозная составляющая становилась все более отчетливой. Достаточно логично, что борьба государства за свое выживание преломлялась в массовом сознании в виде борьбы между добром и злом и столкновения христианства с его врагами. Естественно, это оказывало влияние на внутреннюю политику и социальные отношения, равно как и на отношение к войне[1598]. Это означало, что в известной мере все войны становились священными, поскольку под угрозой находилось самое существование хранимого Богом государства избранного народа.
Войны Ираклия против персов и ярко выраженная религиозная окраска, которую придал им император, во время того как он планировал свои отлучки из столицы, равно как и сопровождающая их имперская и церковная пропаганда, имели весьма необычную широту и размах[1599]. Можно с уверенностью сказать, что современники событий увидели в их природе и целях нечто особенное и исключительное. И все же столь же очевидным является факт, что из этого опыта не возникло никакой особой концепции «священной войны».
3. ТЕОРИЯ «СПРАВЕДЛИВОЙ ВОЙНЫ» В ВИЗАНТИИ
Вероятно, дело было в том, что Византия или Восточная Римская империя создавала себе образ осажденного со всех сторон христианского государства, сражающегося против сил тьмы. Ему постоянно приходилось находиться в боевой готовности и использовать целый спектр защитных технологий, среди которых ведение войны было лишь одним, причем далеко не самым полезным способом обороны. В середине X в. италийский дипломат Лиутпранд из Кремоны достаточно точно характеризовал положение Империи, когда описывал ее окруженной самыми свирепыми из варваров: венграми, печенегами, хазарами, русью и многими другими. Для него это была действительно пугающая реальность, совершенно непохожая на то, что видели в Италии лангобарды и римские папы (Liutpr., I, 11).
Как мы уже заметили, элементы веры, отражающие понимание этой ситуации, равно как и чувство превосходства, постоянно присутствуют в византийском военном контексте. Однако связь веры с борьбой против чужеземцев все время подкреплялась повседневными религиозными обрядами. На одном из уровней, т. е. на уровне общественных молитв о мире и успехе в войне, как они формулируются в православных литургиях, все это имело формальное и почти ритуальное значение, оказывавшее лишь искусственное воздействие на сознание большинства слушателей. Тем не менее на другом уровне, уровне периодических проповедей и поучений, где восхвалялись победы императоров или давались предупреждения об опасностях варварских нападений, а также на уровне культа святых, особенно тех, которые спасали армии, отдельных солдат и обычных мирных жителей или же вмешивались в ход сражения и приносили удачу христианам, эти связи оказывались более очевидными[1600]. Они едва ли поддерживали пацифизм в массе населения, тогда как ведение войны ради защиты православной веры уже не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Как мы видели на примере Ираклия, церковь и императоры активно использовали религиозную символику в войнах с врагами государства. Помимо святых икон, которые брали в походы армии или ставили на стенах и воротах защитники города, императоры обеспечивали свои армии особыми церемониальными крестами, богато украшенными драгоценными камнями. Они имели большое значение и как штандарты и талисманы византийских солдат, и как объекты грабежа для армии противника. Захват богато украшенных крестов из золота и серебра часто упоминается в рассказах арабских историков о войне с Византией (Румом), тогда как византийские авторы, напротив, постоянно рассказывают о возвращении этих реликвий. Во время своих сирийских кампаний император Никифор II отобрал у неприятеля большое количество крестов, которые в некоторых документах именуются «военными» (σταυροὶ στρατηγικοί) (Leo. Disc., IV, 4)[1601]. Аналогичным образом использовались другие принадлежности христианской символики, мощи святых или другие предметы такого рода. В IX–XII вв., а вероятнее всего, и ранее императоры брали с собой в поход талисманы, искусно изготовленные кресты с расположенными в их сердцевине реликвариями, в которые клали реликвии различных святых или другие предметы культа, включая пояс Девы Марии. Особые, богато украшенные драгоценностями императорские кресты хранились в императорском дворце для торжественных церемоний. Они также сопровождали императоров, когда те отправлялись на войну. (Const., ТТ. (С), 245–247). Такого рода крест был, к примеру, утерян в 1180 г. в битве при Мириокефале, а затем в одном из сражений Исаака II Комнина в 1190 г. (Chon., 179–180)[1602].
1597
Некоторые более поздние императоры аналогичным образом использовали икону Богоматери: например Иоанн I Цимисхий в 971 г. против болгар (Scylitzes. Р. 310). Об использовании любых других символов см. также:
1598
См. об этом:
1599
1601
В отношении XI в. см.
1602
Сообщения арабских авторов о захвате крестов, см. напр. выдержки из хрониста IX в. Табари в