6
Гермократ Евфориону
Одна девушка сказала своей кормилице: «Если ты сначала поклянешься сохранить мою тайну, я сейчас тебе что-то скажу». Кормилица поклялась, и девушка тут же говорит ей: «Я у тебя, сказать правду, больше не девушка». Старуха при этих словах вскрикнула, стала царапать себе лицо и горестно запричитала. Девушка говорит: «Молчи, ради богов, Софрона. Тише, чтобы в доме нас не услыхали[38]. Разве ты только что не поклялась молчать? Чего же ты, милая, так страшно кричишь?! Артемида — свидетельница[39], матушка, в том, что, хотя я вся горела от любви, но, сколько хватало сил, старалась соблюдать себя. Правда, долго терпеть я не могла и стала так раздумывать, говоря себе: «Покориться ли мне любви или противиться желанию?» Ведь мне хотелось и того и другого; но все-таки больше я склонялась к любви. Она крепла, покуда я медлила, и с каждым днем росла в моей душе, словно росток в земле.
Вот так я и была, признаюсь, побеждена факелом, перед которым никому не устоять»[40]. Старуха говорит: «Случилось, дитя, величайшее несчастье, и ты опозорила мои седины. Но что было, того не вернешь; советую тебе — наперед не делай этого, больше не греши, чтобы по вспухшему животу отец с матерью не могли догадаться обо всем. О, если бы боги скорее послали тебе мужа, пока еще ничего не заметно! Ведь ты уже по годам можешь идти замуж, и отцу скоро понадобятся деньги на приданое!» — «Что ты, матушка? Этого-то я больше всего боюсь». — «Успокойся, дитя, будет нужно, и я тебя научу, как, лишившись до брака невинности, показаться супругу девушкой».
7
Киртион Диктию[41]
Я стоял на прибрежной скале и тащил из воды чудесную рыбу, которая попалась мне на крючок, такую большую, что удочка гнулась под ее тяжестью; тут ко мне подходит какая-то красавица с лицом, исполненным естественной прелести, как у растения в лесу или в поле. Я сказал себе: «Это добыча получше прежней». Тут девушка: «Посторожи мне, — просит, — ради твоего покровителя Посейдона[42] одежду, пока я омоюсь в волнах». Разумеется, я обрадовался и с большой готовностью согласился в предвкушении увидеть ее нагой. Стоило девушке снять последний хитон, как я обмер, глядя на сверкающую красоту ее тела: густые черные волосы оттеняли белизну ее шеи и румянец щек; оба эти цвета, сами по себе светлые, в соседстве с черным кажутся еще более сверкающими. Раздевшись, девушка сейчас же бросилась в воду и поплыла: море было тихим и спокойным. Тело девушки белизной не уступало пене набегающих валов. Клянусь Эротами, если б до этого я не видел ее, наверное, принял бы за одну из прославленных Нереид[43]. Когда ей довольно было морских омовений, ты бы сказал, взглянув, как девушка выходила из воды: «Так живописцы рисуют с достоинством выходящую из волн Афродиту». Я сейчас же подбежал и подал красавице гиматий[44], шутя с ней и поддразнивая ее. А она (девушка, видимо, была неприступна и строгих нравов) покрылась гневным румянцем и от возмущения еще больше похорошела лицом, а глаза ее, хотя негодовали, были сладостны, подобно тому как звездный огонь все-таки — скорее свет, чем огонь. Она сломала мою удочку, а рыбу кинула в море; я же стоял в растерянности, оплакивая свой улов, а еще более ту, кого не смог уловить.
8
Эхепол Мелисиппу[45]
«Что за изящество, ах, что за уменье скакать на коне! Какая у этого всадника природная ловкость во всем! И красотой он выдается, и не найдется ему равных в быстроте. Кажется, Эрот не укротил его, и для гетер он остался желанным Адонисом»[46]. Красавец наездник услышал эти мои слова и сказал с укоризной: «Твои речи не имеют отношения ни к Дионису[47], ни ко мне. Единственно страсть умеет мчаться на коне: она гонит меня и благодаря мне моего коня, безжалостно поражая его стрекалом и сверх всякой меры торопя. Мчись вперед, конюший! Пой на скаку и любовными песнями почти мою любовь». Побужденный словами юноши, я так стал петь ему тут же сочиненную песнь: «Я полагаю, господин, что стрелы тебе не опасны. Если же, обладая такой красотой, ты влюблен, Эроты[48], клянусь Афродитой, совершают несправедливость. Но пусть это тебя сильно не печалит: и собственной матери они нанесли раны».
38
Очевидно, девушка для разговора вызвала кормилицу на улицу; эта ситуация типична для комедии. Из комедии, надо думать, попало к Аристенету и характерное для этого жанра имя кормилицы Софрона.
41
Имена корреспондентов
45
Оба имени намекают на занятия их носителей:
46
47
«Не имеет отношения к Дионису» — поговорка, возникшая в древности, когда театральные представления в Аттике были приурочены к празднествам Диониса, а сюжеты драм заимствовались из круга мифов, не связанных с Дионисом.
48
В поздней античности существовало представление об единичном Эроте и о множестве Эротов, которое отражено и в нашем письме.