Более всего нас потряс следующий факт, аналога которого мы не припомним во времена Неронов и Калигул. Убив чуть ли не единственного талантливого полководца империи, освободителя Фессалоники, мятежника Алексея Врану, приближенные Исаака забавлялись тем, что перебрасывали друг другу дротиками его отрубленную голову с оскаленными зубами, словно мяч (1185 г.). Особо «утонченное» издевательство людей, которые ходили на воскресную литургию и слушали Евангелие Христа! [15, с. 42–44; 7; 8; 11; 22; 24]. Комментируя Хониата, Успенский подчеркивал, что «в высшем обществе угас дух патриотизма и выдохлось понятие о чести и достоинстве. Полное безразличие к общественному благу и погоня за личным счастьем, понимаемым в узком смысле личного удовольствия, отличает деятелей изучаемого периода» [22, с. 381].
По нашему мнению, тенденции, чутко уловленные Хониатом, были уже весьма заметны во 2-й половине XI столетия. Определены они «индивидуализацией» сознания. Назовем так изменения в ромейском менталитете: развитием таких черт характера как исключительное себялюбие, эгоцентризм, замкнутость на своих собственных проблемах, руководство в деятельности почти исключительно гедонистическими мотивами, и как долговременное историческое следствие в конечном итоге – предпочтение частных, своекорыстных интересов общим. В начале же «индивидуализация»[1] сознания весьма способствует развитию творчества, появлению новых одаренных индивидов.
На этот процесс указывают следующие факты. В XI веке в Византии начинается массовое употребление фамилий. 28,5 % семей, зафиксированных в специальной анкете А. П. Каждана, ведут начало именно с периода 1025–1081 гг. [9, с. 225, 258]. Родовитость с середины XI века становится в общественном сознании необходимым элементом аристократизма. С эпохи Комнинов только выходцы из аристократической среды занимают византийский трон [13, с. 39]. Само государство Комнинов есть не что иное, как господство нескольких десятков фамилий, связанных между собою родственными узами. Каждан подчеркивает, что семьи комниновского клана были теснее связаны с деревней, провинциальным землевладением, нежели военная знать вне клана [9, с. 259], то есть они были менее гедонистичны, более аскетичны, чем их предшественники и конкуренты. Поэтому они то и спасли Византию во время жесточайшего внешне- и внутри-политического кризиса второй половины XI века и вернули ей международный престиж на период чуть более века. Византия XII века уже не была первой державой Европы как в раннее средневековье, но оставалась одной из ведущих европейских стран.
Идеал аскета, изначально определявший движение византийской истории, потеснили, во-первых, идеал образованного человека (византийского интеллигента), который талантлив, энергичен и добивается счастья своими знаниями и личным трудом (это и Пселл, и Иоанн Итал, и Феодор продром, и Иоанн Цец); во-вторых, западноевропейский рыцарский идеал со всеми его характеристическими чертами (проявление верности, дружбы, воинской удали), воплощенными в личности Мануила I Комнина [9, с. 240].
Авторы XII столетия гордятся своим талантом, образованностью, проявляют повышенный интерес к собственной индивидуальности: обобщенности предпочитая наблюдательность, интерес к деталям, мелочам быта [10, с. 246]. В дальнейшем, в XII в., индивидуализация ведет к профанации творчества. Иоанн Цец, сам будучи ярчайшим примером профессионального дилетантизма, возмущается, что в его время все пишут стихи: женщины и младенцы, всякий ремесленник и даже жены варваров [10, с. 241].
Советы Кекавмена (2-я половина XI в.) больше всего касаются взаимоотношений с начальством и подчиненными, безопасности собственного положения, репутации в глазах властей. Такие понятия, как дело, долг, честь, не присутствуют на страницах его книги [21; 10, с. 206]. Симеон Новый Богослов, творчество которого по-своему индивидуалистично, утверждал, что дружбы не существует, есть только тяга к болтовне и совместной жратве [10, с. 168]. В то время как в ранневизантийские времена дружба была величайшей ценностью. Надгробное слово Григория Богослова на смерть Василия Великого – настоящий гимн бескорыстной и нерушимой дружбе [5, с. 730–795].
Процесс индивидуализации сознания ведет к расшатыванию традиционных церковных устоев в сфере семьи и положения женщины. На рубеже XI−XII вв. на адюльтер и внебрачные связи смотрят в обществе уже снисходительно, а внебрачных детей приравнивают к потомству от официальных супругов. Женщина пробивает путь к образованию и общественной жизни. Становится весьма актуальным продромов образ властной матроны, держащей под каблуком своего мужа [10, с. 57].
1
Не путать с «индивидуализмом без свободы» А. п. Каждана, что означает отсутствие включенности