Для гражданина, в партии не состоявшего, критиковать власти означало подвергнуться риску быть привлеченным к уголовной ответственности за антисоветскую агитацию. Обращение в органы было одним из способов восстановления справедливости — наряду с письмами в центральные органы печати и лично товарищу Сталину, — только более надежным. За них, как правило, не наказывали. И была надежда, что в конце концов товарищи разберутся. Тем самым районные отделения НКВД исполняли важную функцию: они обеспечивали обратную связь между властью и населением, снижая таким образом социальную напряженность.
Ответственные сотрудники НКВД были достаточно профессиональны для того, чтобы различить сфабрикованное дело, на их языке называемое «липой», от действительных событий. Предшественник Дмитриева на посту начальника областного управления НКВД Решетов останавливал оперативные действия, подозрительные по части провокации. «Так, в 1934 г. УНКВД по Свердловской области была ликвидирована разработка „Подрывники“. Следствием по делу было установлено, что на Урале существует к/p троцкистская организация, построенная по принципу цепочки. […] Однако, когда было доложено Решетову о скрытой организации, он заявил, что считает это пустым делом. Дело областного троцкистского центра было замазано», — показывал на допросе один из его ближайших сотрудников Весновский[179]. Он очень осторожно реагировал на инициативы подчиненных, требовавших арестов[180].
Впрочем, точно так же поступал и рядовой работник пермского горотдела НКВД Шелыганов, который уже в разгар кулацкой операции выбросил из дела «…выписку одного чл. повстанческой организации…, ибо это было неправдоподобно»[181].
Опытные сотрудники хорошо знали, что не каждое слово, вырвавшееся у замордованного голодом колхозника, в строку пишется. Сейчас трудно сказать, просто ли они ленились заводить новые дела, искать и обрабатывать свидетелей, вести долгие допросы, собирать справки по сельсоветам или на самом деле не видели ничего крамольного в матерной брани в адрес кремлевских вождей, но до начала массовых операций обвинения в антисоветской агитации рабочих и колхозников встречаются редко. Вовсе не потому, что те молчали либо дружно одобряли меры Советского правительства. Просто на их ворчание не обращали внимания:
«Сейчас все так говорят, и если мы будем арестовывать за такие высказывания, тогда мы всех поарестуем»[182].
Такая снисходительность частично объяснима всеобщим убеждением, бытовавшим в местных органах НКВД, что власти ничего не угрожает («базы контрреволюции нет, мы всех ликвидировали»[183]), частично же — неспешными ритмами повседневной жизни, присущими малым городам и поселкам: Перми, Молотово, Соликамску, Березникам, Кизелу. О сонной атмосфере в Свердловском управлении НКВД повествует Г. М. Файнберг:
«В отделениях годами велись агентурные дела, первые тома которых объедали мыши, а в последние вшивались новые записки. […] Я не ошибусь, если скажу, что примерно такое же положение было и в других оперативных отделах»[184].
Районные начальники также не отличались особым рвением. Тот же Файнберг признавался, что да, приходилось выпивать с работниками аппарата, но не часто и не со всеми[185].
Рядовые сотрудники, несмотря на грозные приказы, не спешили отказываться от прежних приятельских или родственных связей, рвать отношения с людьми, попавшими в немилость к власти. И если им приходилось арестовывать старых знакомых, то они старались при этом их не обижать. Давали свидания с родственниками, разрешали передачи, сами подкармливали, то есть делали все, чтобы не испортить отношения ни с ними, ни с родственниками, ни с общими приятелями. На парткоме органов НКВД в Перми в апреле 1937 г. обсуждалось персональное дело Микова, который дружил с Курочкиным, слывшим кадровым троцкистом (из партии исключался и в тюрьме сидел). Ми-ков соглашался — да, было дело: «После исключения из партии я бывал с ним, выпивал», в тюрьме навещал. Арестованному за тот же троцкизм дипломированному врачу Левину давал внеочередные свидания с семьей, приносил из дома фотографии. Явно в них врагов не видел[186].
179
Из обзорной справки по архивно-следственному делу № 958346 // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 15357. Т. 2. Л. 39.
180
«На возбуждаемые мною вопросы об арестах внимания не обращали, и санкций на арест не давались. Так было, в частности, по делу быв. директора березниковского химкомбината Грановского, Пойда и дел Адамеско, Питнер, Пучкова и некоторых др.», — критиковал своего прежнего начальника А. П. Моряков // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 15357. Т. 1. С. 72 об.
181
Протокол № 1 партсобрания ОДТО ГУГБ НКВД. Пермь. 11.04.1938 г. // ГОПАПО. Ф. 78. On. 1. Д. 153. Л. 6.
182
Протокол общего закрытого партсобрания парторганизации ВКП(б) при НКВД. 26.08.1937 г. // ГОПАПО. Ф. 732. On. 1. Д. 21. Л. 86.
183
В 1938 г. за такие высказывания в прошлом уже полагалось подвергать себя большевистской самокритике. См.: Протокол № 1 партсобрания ОДТО ГУГБ НКВД. Пермь. 11.04.1938 г. // ГОПАПО. Ф. 78. On. 1. Д. 153. С. 6. В августе 1936 г. сотрудники НКВД свободно говорили о том, что против Советской власти выступают только «…отдельные охвостья троцкистско-зиновьевской банды». Протокол № 1 Общего гарнизонного партийного собрания парторганизации органов НКВД. Пермь. 16.08.1936 г. // ГОПАПО. Ф. 78. On. 1. Д. 29. Л. 5.
184
Собственноручные показания арестованного Файнберг Г. М. 1–2.03.1938 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 8665. Л. 41–42.
185
Протокол допроса тов. Файнберг Г. М. 2.11.1938 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 8665. Л. 108.
186
См.: Протокол заседания парткома ВКП(б) органов НКВД г. Перми от 13.04.1937 г. // ГОПАПО. Ф. 78. On. 1. Д. 72. Л. 44–46.