Отметим, что интенсивность сотрудничества партии и НКВД в разных районах Прикамья была неодинакова. Известно, что массовые репрессии мало коснулись юга региона. Так, к примеру, в Большесосновском районе не были арестованы даже секретари райкома, что в условиях тотальных репрессий выглядит совершенно неожиданным.
Красноречиво о масштабах распространения репрессий свидетельствует переписка секретаря райкома ВКП(б) Юркова и начальника РО НКВД Баранова. Дело за 1937 г. содержит всего несколько документов, один из которых был отправлен в разгар кампании против троцкистов в январе 1937 г. начальником Б.-Сосновского РО НКВД Барановым:
«Довожу до Вашего сведения, что в дер. Буграх Таракановского с/совета колхозник […] употребляет дохлый скот, и был случай […], он зажарил и съел кошку, тогда как он же… имеет средства существования и имеет в наличии большую тушу свиного мяса, а прикидывается голодающим. Прошу Вас принять меры […] для устранения подобных вылазок…»[270].
Безусловно, протоколы партийных собраний содержат высказывания о необходимости борьбы с «врагами народа», но в глубинке партийный актив больше заботили хозяйственные проблемы, нежели выискивание «чуждых элементов». Так, на общем закрытом партийном собрании в Б.-Сосновском районе один из выступающих заявил:
«Я сигнализировал о том, что в Левино есть враги, и с конским поголовьем плохо»[271].
Проблема инициирования репрессий
При оценке масштаба процесса инициирования арестов партийными органами членов партии возникает вопрос: что было первичным — исключение из ВКП(б) или арест? В большинстве случаев этот вопрос решался органами НКВД: секретарю партийной организации направляли сообщение о том, что такой-то член партии намечается к аресту и необходимо разрешить вопрос о его партийности[272]. А начальник Ворошиловского ГО НКВД Шейнкман прямо заявил на заседании пленума Ворошиловского горкома ВКП(б) 4 августа 1937 г.:
«[Я] считал, удобнее, чтобы Бусыгина [председателя райисполкома. — А. К.] исключили, а потом его забрать»[273]. Иногда руководящие органы и вовсе в известность не ставились:
«Дряннов [председатель горсовета. — А. К.] обижался, что я его не предупреждаю, кого я буду арестовывать…»[274].
Несмотря на то, что операция имела крайне секретный характер, все же направления поиска «врагов» были известны. Изменение установок по осуществлению «кулацкой операции» косвенным образом отражалось и в выступлениях начальников отделов НКВД на заседаниях пленумов и бюро партийных комитетов. Если с начала 1937 г. общим направлением был поиск «врагов народа», «вредителей» и т. п., то к моменту завершения «кулацкой» операции тон выступлений меняется на противоположный.
Партийцы, репрессированные тройкой
Как ни странно, среди жертв операции по приказу 00447 оказались два секретаря райкомов ВКП(б). Главным репрессивным органом, вершившим расправы над партийной номенклатурой в регионах, была выездная сессия Военной коллегии Верховного Суда СССР. По специальному постановлению ЦИК СССР от 10 июля 1934 г. дела о государственных преступлениях, расследуемых НКВД и его местными органами, подлежали рассмотрению в Верховном Суде СССР, а также в краевых и областных судах, где для этого формировали специальные судебные коллегии. Дела об измене родине, шпионаже, терроре, диверсиях направлялись на рассмотрение Военной коллегии Верховного Суда СССР и военных трибуналов округов[275]. Более половины секретарей райкомов и горкомов ВКП(б) было осуждено именно выездной сессией Военной коллегии Верховного Суда СССР. Исключительная адресность операции в принципе исключала попадание в число «уголовников», «кулаков» и пр. представителей номенклатуры ЦК ВКП(б)[276]. Тем не менее, два секретаря райкомов попадают на тройку. Факт наличия в жертвах «кулацкой операции» представителей партийной номенклатуры очень важен и показателен: это говорит о полной бессистемности действий сотрудников НКВД по приказу 00447.
276
Секретари райкомов и горкомов ВКП(б) входили в номенклатуру ЦК ВКП(б) и утверждались им.