Она была удивительной труженицей, работала ежедневно, писала много и неутомимо, нередко совмещая сочинительство с хлопотливыми редакторскими обязанностями. В том же «Московском листке» в 1880-е годы шли с продолжением имевшие успех у читателя романы «из жизни высшего общества» («На дне пропасти», «Чужое счастье», «Последний визит», «Современная драма»), как правило выстроенные на криминальном сюжете, своего рода мастерски сделанные детективы. Публичный интерес к ним подогревали открытые процессы, которые начались после судебной реформы. Криминальная тема нашла отражение и в таких книгах Соколовой как «Спетая песня. Из записок старого следователя» (1892), «Мафия — царство зла. Современный уголовный роман» (1911), «Золотая фея» (1911).
В начале 1890-х годов Соколова переехала в Петербург, работала в тамошних газетах «Свет», «Луч», «Петербургский листок», как прозаик сотрудничала с издательством А. Каспари, печатавшим ее книги в качестве приложения к журналу «Родина». В это время выходят один за другим ее бытовые, криминальные, исторические романы и повести. Только в 1890 году у нее в Петербурге вышли пять книг: «Золотая пыль», «Без следа», «Бездна», «На смену былому», «Без воли».
С начала 1900-х годов в творчестве Соколовой все большее место занимает историческая тема. Она тщательно изучает исторические материалы времен Алексея Михайловича, Анны Иоанновны, Александра I и Николая I, плодами этих штудий стали ее романы «Царское гаданье» (1909), «Царский каприз» (1911), «Тайна царскосельского дворца» (1911), «На всю жизнь» (1912), «Северный сфинкс» (1912), «Вещее слово» (1914). Впервые в художественной прозе, опирающейся на документы, уделено так много внимания личной жизни российских царей и императоров, их человеческим качествам. Тогдашняя критика отмечала в манере автора удачное соединение очевидной тяги к сенсационности с культурой изложения: «Едва ли мы будем не правы, если определим исторический жанр Соколовой — стилем французских работ о русской истории Валишевского, в основе которого лежат именно „кулисы истории“, порою анекдотический материал, иногда даже скандальная хроника давно минувшего времени. Такт и вкус автора только одни спасают этот жанр исторической монографии от вульгарности, но зато читатель получает увлекательное чтение»[62].
Но вернемся в середину 70-х годов XIX века. В этот краткий период относительного успеха, когда у нее было свое дело, своя газета «Русский листок», Соколова могла решиться вернуть себе старшего сына. Вспомним, что именно в январе 1876 года М. Р. Дорошевич составляет прошение об усыновлении Власа. Не на этот ли период и приходятся визиты в дом приемных родителей «нарядной барыни», описанной в фельетоне «О незаконнорожденных и о законных, но несчастных детях»? Что двигало Соколовой, если согласиться с тем, что «нарядная барыня» это была она? Стремление загладить вину, сблизиться с сыном? Желание сделать так, чтобы Влас понял, что у него есть родная мать, чтобы он ощутил, что рядом есть брат и сестра? А может быть, она шантажировала приемных родителей Власа, искала каких-то материальных выгод? Склонности к авантюре и шантажу, как отмечалось, у нее имелись. И не связана ли подача прошения об усыновлении Власа Михаилом Родионовичем и его женой с тем нажимом, который, возможно, на них оказывался со стороны Соколовой?
По рассказу Натальи Власьевны, Дорошевичи расстались с приемным сыном легко. Наталья Александровна, сообщает она, ездила по монастырям, молила о собственном ребенке. «Когда Власу исполнилось десять лет, у четы Дорошевичей родилась дочь. Они остыли к мальчику, и отдали его матери».
Однако, с этой информацией спорят «автобиографические цитаты» из фельетонов отца мемуаристки. В фельетоне «Харьковская трагедия» Дорошевич, рассказывая об убийстве директора департамента исключенным из службы и отчаявшимся молодым чиновником, семья которого «видела в успешности его карьеры единственную гордость, радость, счастье и спасение», припоминает собственную «детскую историю»: «Дело было при переходе из 5-го класса в 6-й. Я проболел около года, остался в пятом классе на второй год, и теперь вопрос о переходе в следующий класс был для меня вопросом жизни и смерти.
И не для меня только — еще более для моей больной матушки, которая тянулась из последнего, чтобы дать мне образование, ей оставалось жить только несколько месяцев. Я знал это, мне сказал доктор. Много старческих немощей вели ее к могиле, но самым страшным был порок сердца. Волнение, горе, удар был бы для нее смертельным ударом.