Пока он лежал, напряженно думая и собираясь с духом, тьма стала понемногу отступать. Вокруг забрезжил бледный зеленоватый свет. Фродо не сразу смог разглядеть комнату, где находился, — свет словно исходил из него самого и камней рядом с ним, не достигая ни стен, ни потолка. Фродо повернулся — и в этом холодном свечении увидел Сэма, Пиппина и Мерри. Они лежали на спине в таких же позах, как и он сам, облаченные в белые одежды, и лица их покрывала смертельная бледность. На полу громоздились цепи, кольца, браслеты — скорей всего, золотые, но в зеленоватом подземном свете золото казалось холодным и безобразным. Головы Сэма, Пиппина и Мерри охватывали обручи, на груди у них покоились золотые цепи, а пальцы были унизаны перстнями. Рядом с хоббитами лежали мечи, у ног — щиты. И длинный обнаженный меч, один на троих, — поперек шей.
Вдруг послышалось пение или, скорее, холодное, невнятное бормотание. Оно то усиливалось, то сходило на нет. Голос казался далеким и бесконечно заунывным. Доносился он то сверху — высоким и тонким плачем, то снизу — глухим подземным стоном. Сплошной поток печальных, но жутких звуков постепенно складывался в слова, мрачные, жестокие, холодные, не знающие милости, но полные отчаяния и жалобы[132]. Ночь, навеки лишенная света, слала упреки утру, холод проклинал тепло, которого жаждал и не мог обрести. Фродо пробрал ледяной озноб. Вскоре песня стала чуть более внятной, и Фродо с ужасом понял, что над ним читают заклинание.
Сзади, за головой Фродо, послышались скрип и царапанье. Фродо приподнялся на локте и увидел, что лежат они не в комнате, а в каком–то подземном коридоре. Обернувшись, хоббит разглядел, что в нескольких шагах от них коридор поворачивает, а из–за поворота ползет, перебирая пальцами по камням пола, длинная рука. С краю лежал Сэм, и рука подкрадывалась все ближе к нему. Еще немного — и доберется до рукояти меча!..
В первый миг Фродо показалось, что заклятие и в самом деле превратило его в камень. Потом его обуяло желание бежать без оглядки. Может, если надеть Кольцо, удастся как–нибудь выбраться, не привлекая внимания Навий? Он представил, как бежит по траве, горько рыдая о Мерри, Пиппине и Сэме, но сам–то живой и свободный! Даже Гэндальф признал бы, что иного выхода не было…
Но проснувшееся в нем мужество все крепло. Фродо понял, что не может вот так, запросто, бросить своих друзей в беде. С минуту он, однако, еще колебался и даже полез было в карман, но вовремя спохватился и остановил себя. А рука подбиралась все ближе… Наконец Фродо решился. Схватив короткий меч, лежавший рядом, он быстро вскочил на колени, перегнулся через тела друзей, левой рукой уперся в пол, правой размахнулся — и ударил мечом по страшной ползучей руке, прямо по запястью. Отрубленная кисть покатилась по полу; меч разлетелся на мелкие кусочки. В руке у хоббита осталась только рукоять. Под сводами подземелья пронесся крик. Свет погас. В темноте зарычало и застонало.
Фродо не удержался и упал на Мерри. Лицо у того было холодным, как камень. И вдруг Фродо все вспомнил! Первый наплыв тумана начисто стер у него из памяти домик под кручей и песни Тома Бомбадила! В голове сам собой зазвучал стишок, которому их научил Том, — и Фродо слабым голосом, ни на что не надеясь, начал: «Том! Бом! Бомбадил!..» Но как только он произнес «Бомбадил», голос окреп, зазвучал смело, громко, а темные подземные покои загудели эхом, да так, словно голос Фродо подхватили трубы и барабаны.
132
Одно из наиболее поразительных интуитивных проникновений Толкина в природу зла, перекликающееся с прозрениями Отцов церкви, некоторых богословов и христианской концепцией зла в целом, утверждающей, что темные силы и их слуги лишены радости, глубоко несчастны и одиноки, так как радость существует только в Боге; выбрав противоположную сторону, душа попадает во власть уныния и отчаяния, даже если она и не является просто жертвой, а активно и сознательно творит зло. Те же «отчаяние и жалоба» слышны в крике Черных Всадников. Ср., например, у греческих Отцов церкви: «Ни здешних, ни тамошних сладостей не вкушает обладаемый грехами… стенать и раздираться, а не вкушать сласти — участь грешащих и развращенных» (Феодор Студит, в кн. «Подвижнические монахам наставления»). Или ср. строку из православного богослужебного текста: «мрачное и безлунное рачение греха».