В десятилетний промежуток после мира, заключенного в 1783 году, во Франции произошла революция. Этот великий переворот, который потряс основания государства, ослабил связи социального порядка и изгнал из французского флота почти всех образованных офицеров, державшихся старого порядка, не освободил флот от ложной системы. Ниспровергнуть форму правления оказалось проще, чем вырвать глубокие корни традиции. Послушаем третьего французского офицера, высшего положения и литературных дарований, рассуждающего о бездеятельности Вильнева, адмирала, который командовал французским арьергардом в Абукирском сражении и который не снялся с якоря до тех пор, пока голова колонны не была уничтожена: «Должен был прийти день Трафальгарской битвы, в который Вильнев, в свою очередь, подобно де Грассу перед ним и подобно Дюшайля, пожалуется на то, что его покинула часть флота. Есть место подозрению о некоторой тайной причине такого совпадения. Противно естеству, чтобы между столь многими почтенными людьми так часто можно было встретить адмиралов и капитанов, навлекающих на себя такой позор. Если имя некоторых из них до настоящего дня грустно связано с памятью о наших бедствиях, то мы все-таки можем быть уверены, что ошибка не всецело должна быть приписана им одним. Надо, скорее, порицать сущность действий, к которым их вынуждали, и ту систему оборонительной войны, предписанную французским правительством, которую Питт в английском парламенте провозгласил предтечей неизбежного разрушения. Эта система, когда мы пожелали отказаться от нее, уже проникла в наши привычки, она, так сказать, ослабила наши руки и парализовала нашу веру в себя! Слишком часто наши эскадры оставляли порты со специальной миссией и намерением избегать неприятеля, уже сама встреча с которым считалась неудачей. Вот каким образом наши суда вступали в бой: они подчинялись необходимости принять сражение, а не настаивали на нем… Счастье колебалось бы дольше между двумя флотами и не обрушилось бы, в конце концов, так тяжело против нас, если бы Брюэ, встретив Нельсона на полпути, смог бы вступить с ним в сражение. Эта война, как бы отмеченная робостью и оковами, которую вели Вилларе и Мартен, продолжалась слишком долго вследствие осторожности некоторых английских адмиралов и традиций старой тактики. При этих традициях и разразилось Абукирское сражение, час для решительного боя настал»[37].
Несколько лет спустя состоялась Трафальгарская битва, и вновь правительство Франции внедрило во флоте новую политику. Только что цитированный автор говорит об этом: «Император, орлиный взор которого начертал планы кампаний для флотов и для армии, был утомлен этими неожиданными несчастиями. Он отвернулся от единственного поля битвы, на котором фортуна была ему неверна, и решился преследовать Англию где бы то ни было, но не на морях; он предпринял реорганизацию своего флота, но не давал тому никакого участия в борьбе, которая сделалась еще ожесточеннее, чем раньше… Несмотря на это, деятельность наших адмиралтейств и верфей не только не ослабела, а, скорее, удвоилась. Каждый год линейные корабли или закладывались на наших верфях, или уже присоединялись к бывшим в кампании. Венеция и Генуя увидели возрождение своего старого блеска, и от берегов Эльбы до Адриатики все порты континента ревностно вторили созидательным замыслам императора. Многочисленные эскадры были собраны на Шельде, на Брестском рейде и в Тулоне… До последнего дня, однако, император отказывался дать своему флоту, полному горячей ревности и самоуверенности, случай помериться силами с врагом… Удрученный постоянными несчастьями флота, он держал наши корабли вооруженными только для того, чтобы обязать наших врагов к блокаде, огромная стоимость которой должна была в конце концов истощить вражеские финансы».