— Вот как! — воскликнула Гудрун. — Тогда нам необязательно иметь имена, будем как немцы — просто герр Обермайстер и герр Унтермайстер[37]. Представляю себе — «Я миссис управляющий шахтами Крич, я миссис член парламента Роддайс, я мисс учительница рисования Брэнгуэн». Прелестно.
— Все будет гораздо лучше, мисс учительница рисования Брэнгуэн, — сказал Джеральд.
— Что будет лучше, мистер управляющий шахтами Крич? Отношения между вами и мной, par exemple[38]?
— Вот именно! — воскликнула итальянка. — Отношения между мужчиной и женщиной!
— Это не относится к сфере общественных отношений, — произнес Беркин насмешливо.
— Конечно, — подтвердил Джеральд. — Между мною и женщиной не возникают общественные вопросы. Тут только все личное.
— И сводится оно к десяти фунтам, — сказал Беркин.
— Значит, вы не считаете женщину равноправным членом общества? — спросила Урсула.
— Почему? Если речь идет об общественных отношениях, женщина — такой же член общества, как и мужчина, — ответил Джеральд. — Но в сфере личных отношений она полностью свободна и может поступать как считает нужным.
— А не трудно совмещать обе эти ипостаси? — задала вопрос Урсула.
— Совсем не трудно, — ответил Джеральд. — Совмещение происходит совершенно естественно, что мы и наблюдаем повсеместно в наши дни.
— Хорошо смеется тот, кто смеется последний, — заметил Беркин.
Джеральд сердито свел брови.
— Я разве смеялся? — сказал он.
— Если б, — вступила наконец и Гермиона, — мы только могли осознать, что в духе мы одно целое, все в нем равны, все братья, тогда остальное стало бы неважным, ушли бы злоба, зависть и борьба за власть, ведущие к разрушению, к одному разрушению.
Ее слова были встречены полным молчанием, почти сразу же гости встали из-за стола и стали расходиться. И вот тогда Беркин разразился гневной речью:
— Все совсем не так, а как раз наоборот, Гермиона. Духовно мы все разные и далеко не равны — одни только социальные различия зависят от случайных материальных условий. Если хочешь, абстрактно мы равны, но это чисто арифметическое равенство. Каждый человек испытывает голод и жажду, имеет два глаза, один нос и две ноги. На этом уровне люди равны. Но духовно все разные, и дело тут не в большей или меньшей высоте духа. При устройстве общества надо учитывать оба уровня. Ваша демократия — абсолютная ложь, а братство людей — чистый вымысел, если иметь в виду не чисто арифметическое равенство. Все мы на первых порах питаемся молоком, а впоследствии едим хлеб и мясо, все хотим ездить в автомобилях — тут начинается и заканчивается наше братство. И никакого равенства.
А я сам, кто я такой, и какое отношение ко мне имеет пресловутое равенство с другими мужчинами и женщинами? В области духа я так же далек от них, как одна звезда от другой, — и в количестве, и в качестве. Вот что должно лежать в основе общественного устройства. Ни один человек не лучше любого другого — и не потому, что все равны, а потому, что люди принципиально различаются между собой, их невозможно сравнивать. Стоит начать сравнивать, и один человек покажется гораздо лучше другого: проступит неравенство, обусловленное самой природой. Мне хотелось бы, чтобы каждый получил свою долю мирового богатства, и тогда я был бы избавлен от всяческих притязаний и мог бы со спокойной совестью сказать: «Ты получил что хотел — вот твоя часть. А теперь, болван, займись своим делом и не мешай мне».
Гермиона злобно пожирала его глазами из-под приспущенных ресниц. Беркин физически ощущал исходящие от нее яростные волны ненависти и отвращения ко всему что он говорил. Эти мощные черные волны излучало ее подсознание. Гермиона воспринимала его слова только подсознанием — сознательно их не слыша, словно была глухой, — она просто не обращала на них внимания.
— Несколько отдает манией величия, Руперт, — добродушно произнес Джеральд.
Гермиона что-то невнятно пробормотала. Беркин отступил назад.
— Забудьте об этом, — вдруг проговорил он глухим голосом, из которого разом ушел пыл, приковывавший внимание присутствующих, и вышел из комнаты.
Но через некоторое время его стали мучить угрызения совести. Он вел себя жестоко и несправедливо с бедной женщиной. Ему захотелось сделать для Гермионы что-то хорошее, помириться с ней. Он доставил ей боль, проявил мстительность. Надо загладить вину.