— Теперь они будут в сохранности, — сказала в ответ Лариса, спускаясь с сиденья и занимая свое место.
— Я очень тронута вашей помощью, мадемуазель, — сказала дама, взглянув на руки Ларисы и не обнаружив на них колец.
— Не стоит благодарности, мадам, — вежливо ответила девушка.
— Вы англичанка?
— Да, я только что пересекла Ла-Манш.
— Я так и подумала. Это ваш первый визит во Францию?
— Первый.
— Вам, я надеюсь, понравится, — улыбнулась попутчица. — Понравится, вне всякого сомнения: вы так очаровательны, мадемуазель.
— Спасибо.
— Ваше платье идет вам. Где его шили?
Лариса была так удивлена вопросом, что не могла открыть рот. Дама быстро добавила:
— Простите меня! Вы, наверное, думаете, что с моей стороны это нескромно, но я должна объяснить вам. Меня зовут мадам Мадлен.
Лариса хотела что-то сказать в ответ, но попутчица опередила ее:
— Я понимаю, мое имя вам ничего не говорит. В Париже оно, правда, имеет некоторую известность. Я, конечно, не мосье Борт, сами понимаете, но, тем не менее, я модистка и работаю по haute coutur.[4]
— Модистка! — воскликнула Лариса и невольно посмотрела на свертки, которые только что приводила в порядок.
— Именно так! — с улыбкой сказала дама. — Я была в Лондоне, а до этого в Северной Франции, где мне пришлось закупить шелк для платьев, которые я шью.
Увидев, что Лариса заинтересованно слушает, попутчица продолжила:
— Нет лучше мастеров, чем в Нормандии и Бретани. Как правило, они работают на дому, большая их часть неграмотна, поэтому они не в состоянии послать в Париж образцы своих изделий.
Сделав выразительный жест рукой, мадам Мадлен продолжала:
— Вот мне и приходится, voyons[5], ездить к ним самой, объясняя свои требования к качеству на следующий год.
— Понимаю вас. А простая ли это работа — прясть шелк? — Лариса захотела узнать, нельзя ли научиться этому ремеслу.
— Это не работа, а искусство, которое передается из поколения в поколение, — ответила мадам Мадлен. — Многие семьи имеют свои собственные секреты, которые ревностно оберегают.
— Поразительно! — воскликнула девушка.
— Шелк очень красив. Если я использую шелк ручной работы для отделки моих туалетов, то беру очень дорого. — Она улыбнулась и продолжала: — Теперь-то вы понимаете, почему я спрашиваю, где было сшито ваше платье.
— Это платье моей мамы, — чистосердечно ответила Лариса, — оно было куплено несколько лет назад в Лондоне.
— Его цвет удивительно гармонирует с оттенком вашей кожи. Впрочем, вам почти все пойдет, мадемуазель, что бы вы ни надели. Надеюсь, в один прекрасный день я буду шить вам.
Лариса рассмеялась:
— Боюсь, этот день никогда не наступит, мадам! Хотя, честно говоря, приятно было бы в это поверить!
— Отчего вы так категоричны? С вашей внешностью довольно просто получить дорогие платья!
— Гувернантке? Что вы, я лучше сама сошью себе что-нибудь, когда смогу купить подходящий материал.
— Вы гувернантка? — воскликнула мадам Мадлен.
— Поэтому-то я и приехала во Францию — учить маленького мальчика английскому.
— Но место гувернантки для вас — непростительное расточительство природной красоты!
— Я очень счастлива была найти это место, — серьезно сказала Лариса. — Обычно люди берут гувернанток гораздо более старшего возраста.
— И не таких очаровательных! — сказала мадам Мадлен и, помолчав, добавила: — Я вас понимаю, но все равно жаль, что ваша красота будет сокрыта от глаз людей.
— Сокрыта? — переспросила Лариса, предполагая, что неправильно расслышала слово.
— С вашими данными вы бы стали звездой сцены или любого другого места, где бы вас могли увидеть парижские мужчины благородного происхождения.
Лариса рассмеялась и этим словам.
— Послушала бы вас моя мама, она бы упала в обморок. Да она скорее умрет, чем разрешит мне ступить на сцену! Кроме того, не думаю, чтобы у меня обнаружился актерский талант.
Мадам Мадлен пристально посмотрела на девушку, пытаясь понять, нет ли в ее голосе сарказма, и спросила:
— Извините, пожалуйста, не сочтите мой вопрос бестактным, но сколько вам лет, мадемуазель?
— Восемнадцать. Но я стараюсь выглядеть старше, чтобы люди не подумали, что я слишком молода для преподавания.
— Не думаю, чтобы ваших хозяев обеспокоил ваш возраст, — сказала мадам Мадлен, умолчав о золотых волосах Ларисы, ее больших голубых глазах и классических чертах лица. Потом она решила сменить тему разговора: — Вы будете жить в Париже?
— Нет. Я направляюсь в Вальмон-на-Сене. — Мадам Мадлен молчала, и Лариса добавила:
— Я собираюсь учить внука графа Вальмона!
Мадам Мадлен даже привстала и пронзительно посмотрела на Ларису:
— Графа Вальмона? C’est impossible![6]
— Почему невозможно?
— Ехать в замок Вальмон? Нет, мадемуазель! Нет! Нет! Нет!
— Почему вы так говорите? Что, в этом худого?
— Смотря, что вы называете худым, но если вы встретите графа Рауля де Вальмона, то произойдет катастрофа!
Лариса недоуменно смотрела на свою спутницу:
— Кто это, граф Рауль?
— Вы ничего не слышали о нем?
— Нет, никогда. Граф де Вальмон написал письмо моей маме, но его зовут Франсуа.
— Это глава семьи. Знатный аристократ. Де Вальмоны занимают в истории Франции заметное место.
— Но почему же тогда вы так говорите о графе Рауле, кем бы он ни был?
— Вы, возможно, никогда его и не увидите, — сказала мадам Мадлен как бы самой себе. — Обычно он в Париже. По слухам, он не в ладах с отцом, но что в этом удивительного?
— О чем это вы? Объясните, пожалуйста. Вы же понимаете, насколько все это для меня важно!
— Если бы вы были моей дочерью, то я посадила бы вас на первое же судно, направляющееся из Кале в Дувр, и отправила бы домой.
— Но почему? Почему? — настаивала Лариса.
— А потому, ma pauvre petite[7], что граф Рауль неподходящее лицо для общения с такими девушками, как вы!
— Не понимаю, что он такого натворил.
— Несомненно, он отец того ребенка, которого вам предстоит воспитывать.
— Я даже и не знала, что у Жан-Пьера есть отец! — воскликнула Лариса. — По письму его деда мама, да и мы все решили, что он сирота.
— У него есть отец. Уж такой отец, смею вас уверить, мадемуазель, мимо которого никто не сможет пройти мимо. Но вы, наверное, не увидите его. Люди много сплетничают о нем, и, если верить слухам, они с отцом друг у друга как кость в горле!
— А почему о нем так много разговоров?
— А потому, мадемуазель, что он главный предмет женских вздохов, самый обаятельный и самый чувственный молодой человек во всем Париже! — Мадам Мадлен перевела дыхание. — Все о нем только и говорят. Женщины просто бегают за ним! Они называют его «мосье Дьявол», и, уверяю вас, это имя ему как нельзя лучше подходит.
— Почему? Что он сделал, чтобы заслужить такое прозвище?
— Каждая женщина, с которой он знакомится, совершенно теряет голову. Ах, мадемуазель, если бы вы знали, с какой легкостью они уступают ему. — Мадам Мадлен сделала выразительный жест: — «Vite! Vite! Madame[8], — говорят они мне. — Самое лучшее платье, самое красивое, самое изысканное! Сегодня вечером я должна быть привлекательной, очаровательной, необычной. Я должна затмить всех».
Мадам Мадлен хихикнула:
— Я даже и не спрашиваю почему. Я знаю, что граф Рауль пригласил ее на ужин!
— Чем же он столь привлекателен? — заинтересовалась Лариса.
— Кто может ответить на вопрос, почему каждая встреченная им женщина без памяти влюбляется? Она может быть герцогиней, гранд-дамой, вращающейся в избранных кругах, может быть звездой «Фоли Бержера» или «Мулен Ружа», театральных подмостков, кафешантана. Но как только граф Рауль встречает красивую женщину, — и уоуопз! — она погибла.