Но если и не оспаривать апологетических посылок Солженицына, то следует ли из них, что то, что было «высшим классом» в тогдашней империи может служить высшим авторитетом для сегодняшнего историка? Даже беглое ознакомление с отчетами двух сенаторов-ревизоров обнаруживает предвзятость — большую у Турау, меньшую, но тоже вполне очевидную, у Кузминского.[231]
В каждом из отчетов — и в их солженицынском изложении — дается длинная вступительная часть, подробно излагающая революционные события всего 1905 года в Киеве и в Одессе. В обоих декларируется прямая связь этих революционных выступлений с еврейскими погромами, последовавшими за Манифестом 17 октября, — на том основании, что в противоправительственных акциях евреи якобы «выделялись».
Полуцитируя, полупересказывая отчет сенатора Турау, Солженицын четко расставляет акценты: «„Еврейская молодежь, говорится в отчете, преобладала и на митинге 9 сентября в политехническом институте“; и при оккупации (?! — C.Р.) помещения литературно-артистического общества; и 23 сентября в актовом зале университета, где „сошлись до 5 тысяч студентов и посторонних лиц и в том числе 500 женщин“. З октября в политехническом институте „собралось до 5 тысяч человек… преобладала еврейская молодежь женского пола“. И дальше упоминания о преимущественном участии евреев: на митингах 5–9 октября; и в митинге 12 октября в университете…» (Стр. 372).
Цитату можно продолжать, но и из приведенного фрагмента видна руководящая идея сенатора, который, как для большей вескости подчеркивает Солженицын, опросил более 500 свидетелей. Что и говорить, материал был собран обильный! Но именно поэтому он мог быть обобщен по-разному. Только от самого сенатора Турау зависело, что в этом материале считать характерным, а что случайным, что важным и заслуживающим доверия, а что второстепенным или сомнительным. Сам язык изложения, местами сухой и точный, каким и должен быть юридический язык строгого ревизора, в других местах становится намеренно зыбким, расплывчатым, выдавая стремление не столько прояснить истину, сколько создать нужное властям впечатление.
В одном случае, как мы видели, сенатор указывает на участие в революционном митинге необычно большого числа женщин, вполне определенно проставив оценочную цифру: пятьсот из пяти тысяч участников. А вот говоря о другом пятитысячном митинге с большим участием женщин, сенатор уже обходится без цифр: преобладала «еврейская молодежь женского пола»!
В каком смысле — преобладала? Из пяти тысяч женщин было больше двух с половиной тысяч? И откуда известно, что все эти женщины — еврейки? Паспортов у них не проверяли, имен не переписывали, а по внешности не каждую еврейку определишь с первого взгляда. За юридически установленный факт здесь выдается личное впечатление каких-то свидетелей, видимо, антисемитов, в чьих глазах (что мы уже отмечали) евреи преобладают и выделяются во всем, что они не одобряют. Такой лексикон не подобает сенатской ревизии. Он более уместен в псевдоэмоциональной мемуаристике-беллетристике В. В. Шульгина!
Чтобы понять цену этим «ревизиям», надо вспомнить, что революционные выступления в 1905 году проходили по всей стране, а основная масса евреев концентрировалась в черте оседлости. В городах и местечках черты евреи составляли от двадцати до пятидесяти процентов населения (где-то и больше) и, конечно, участвовали в революционных выступлениях. Но ничто не говорит о том, что накал борьбы из-за этого был большим, чем вне черты, где евреев либо вообще не было, либо было очень мало, причем среди них преобладали люди обеспеченные — не те, кто рвался на баррикады. Не еврейская молодежь женского пола жгла помещичьи усадьбы в Саратовской губернии, с чем никак не мог совладать бесстрашный губернатор П. А. Столыпин. Не еврейская молодежь восстала на «Потемкине» и «Очакове», митинговала в Дальневосточной армии, парализовала всеобщей забастовкой железные дороги и крупнейшие предприятия Петербурга, Москвы и других городов!
Но главное, что хотелось бы спросить обоих сенаторов: где коза и где капуста?
Царь издал манифест о даровании свобод, народ в радостном возбуждении высыпал на улицы — какие основания считать, что эти вполне законные (ведь разрешена же свобода собраний и манифестаций!) выступления в поддержку царского манифеста носили антиправительственный характер? Но именно на таком утверждении строится логика обоих сенаторов и вторящего им Солженицына:[232]
«Смею сказать, в такой неистовости ликования проявилась черта и неумная и недобрая: неспособность удержаться на границе меры. Что толкало евреев, среди этих невежественно (? — С.Р.) ликующих киевских сборищ так дерзко предавать осмешке то, что еще свято простому народу?[233] Понимая неутвержденное положение в государстве своего народа, своих близких, — могли бы они 18–19 октября по десяткам городов не бросаться в демонстрации с таким жаром, чтобы становиться их душой, и порой большинством?» (Стр. 375).
Выходит, православному народу ликовать можно — хотя бы по его простоте и невежеству. А евреям (среди них «простого народа» нет!) надобно помнить, что в изъявлениях радости им следует соблюдать субординацию, ибо ликующий рядом «большой народ» может осерчать. Радовались бы втихомолку, глядишь, пронесло бы. А они туда же, плясать на улицах! Словно забыли про свое «неутвержденное положение в государстве»!
Так Солженицын итожит сенатские ревизии.
Но надо отдать справедливость почтенным сенаторам. При явном стремлении показать, что погромы хотя бы отчасти инициировали сами евреи, они не скрыли того, что и в Киеве, и в Одессе жертвами бесчинств стали те, кто не имел никакого отношения ни к каким выступлениям — ни антиправительственным, ни проправительственным. Удостоверили и то, что избиения евреев проходили при попустительстве, поощрении и прямом участии полиции, войск, военных и гражданских чинов высоких рангов. Впрочем, как могли бы они утаить то, что в обоих городах было известно каждому обывателю, и по всей России разошлось широко — благодаря прессе, ставшей, наконец, почти свободной!
Сенатор Турау отдал под суд два десятка полицейских чинов во главе с полицмейстером Киева Цихоцким (погромщики его с восторгом качали за поощрение их бесчинств, а он им кланялся), а сенатор Кузминский — четыре десятка, включая градоначальника Одессы Д. Б. Нейдгардта. Солженицын видит в этом доказательство безупречной объективности обоих ревизоров: наказали виновных, не взирая на звания и чины! А тем показали и непричастность более высокого, петербургского, начальства.
231
Я говорю о предвзятости, которая видна невооруженным глазом, то есть из самого текста отчетов и их изложения Солженицыным. Сергей Максудов сопоставляет ревизию Кузминского с фактами, приведенными очевидцем одесского погрома 1905 года, известным литератором А. С. Изгоевым в его книге «Русское общество и революция» (М. 1910, стр. 142–143), чем полностью уничтожают его претензию на объективность. (Сергей Максудов. Не свои. «Культура», № 113, 29 июня 2001. Цит. по электронной версии).
232
Представление это вообще стало расхожим в «информационном пространстве», как сейчас любят выражаться, пост-советской России. Так, при переиздании книги М. П. Бок «П. А. Столыпин. Воспоминания о моем отце» редакция включила в нее большое число фотографий, и одна из них сопровождается подписью: «Демонстрация в Киеве, направленная против царского манифеста» (Москва, Новости, 1992, блок фотографий между стр. 64 и 65). На самом деле, демонстрация была в поддержку манифеста. Против были направлены вспыхнувшие следом еврейские погромы.
233
Имеется в виду эпизод, широко известный по экспрессивному описанию В. В. Шульгина, но приводимый Солженицыным по отчету сенатора Турау. В Киеве, в ходе демонстрации, последовавшей за Манифестом, возбужденная толпа ворвалась в здание Городской Думы, сорвала портрет царя, и молодой еврей, вырезав в портрете дыру и просунув в нее голову, якобы радостно кричал: «теперь я государь». Сенатор Турау занес этот эпизод в свой отчет со слов опрошенных им свидетелей, не похоже, чтобы свидетели сами присутствовали при этом эпизоде, а не передавали ходившие по городу слухи. Тут за версту разит черносотенным мифом, но даже если допустить, что факт имел место и что неизвестный молодой человек обладал ярко выраженной еврейской внешностью, то прямыми очевидцами надругательства над царским портретом мог быть лишь очень ограниченный круг людей. И если осмешник так сильно оскорбил их святые чувства, то почему же они не растерзали его на месте или не сдали полиции? Ничего такого не произошло, зато, по версии Турау-Шульгина-Солженицина, тысячи людей, которые при этом эпизоде не присутствовали, были настолько потрясены и возмущены, что на следующий день бросились громить еврейские кварталы!