Не слишком ли это просто?
Хотя советская власть в России давно ликвидирована, Ленин продолжает лежать в мавзолее, партия Ленина-Сталина остается самой крупной и самой хорошо организованной политической партией в стране, и голосует за нее — стабильно — около трети избирателей. Только на выборах декабря 2003 года — через 12 лет после падения советского режима — половина коммунистического электората мутировала: от красных национал-патриотов к коричневым; народной свободы от этого в стране отнюдь не прибавилось — еще больше убыло.
Можно сильно не любить компартию и её основателя, но чтобы записать его в отщепенцы, надо не слышать «музыку революции», о которой по горячим следам событий писал Александр Блок: «Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем / Мировой пожар в крови — / Господи, благослови!.. Революционный держите шаг! / Неугомонный не дремлет враг!.. / В белом венчике из роз — / Впереди Исус Христос».
Потому и сработали большевистские лозунги — «Мир народам», «Хлеб голодным», «Грабь награбленное», — что значительная часть народа (заранее вооруженного царем; в том числе и те двенадцать) их хотела услышать. «Одним из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг „Грабь награбленное!“ Грабят изумительно, артистически; нет сомнения в том, что об этом процессе самоограбления Руси история будет рассказывать с величайшим пафосом… расхищается всё, что можно расхитить», — мрачно иронизировал Максим Горький.[500] «Горячо принятый к сердцу» лозунг воодушевлял и двенадцать блоковских апостолов, шагавших «державным шагом» по завьюженному Петрограду в поисках, чем бы еще поживиться. А «за плечами — ружьеца», аргумент нешуточный.
«Поголовное истребление несогласномыслящих — старый, испытанный прием внутренней политики российских правительств. От Ивана Грозного до Николая II-го этим простым и удобным приемом борьбы с крамолой свободно и широко пользовались все наши политические вожди — почему же Владимиру Ленину отказаться от такого упрощенного приема? Он и не отказывается, откровенно заявляя, что не побрезгует ничем для искоренения врагов».[501] В другом месте М. Горький выводит ленинский экстремизм из «нечаевско-бакунинского анархизма»,[502] считая, что крайности сходятся; необузданный деспотизм власти и разгул бунтующей толпы — это две стороны одной медали — беззакония. Крайности сходятся, а в осадок, по М. Горькому, выпадает то, что «в большевизме выражается особенность русского духа, его самобытность».[503]
Ну, а кто противостоял большевикам в те роковые дни и недели?
В. И. Ульянов-Ленин
Ильич, как известно, приурочил захват власти к открытию Второго съезда Советов: «Вчера было рано, а завтра будет поздно». Подавляющее большинство на съезде принадлежало большевикам и левым эсерам, но было и меньшинство. Против «всей власти Советам» выступило 15 депутатов. 14 из них были евреи, в их числе лидеры меньшевиков Дан, Мартов, Либер, глава партии эсеров Абрам Гоц, представители Бунда. Единственный великоросс в числе этих пятнадцати — известный нам Гиммер-Суханов. Бунд объявил захват власти Советами «величайшим несчастьем»; вместе с меньшевиками и эсерами бундовцы покинули съезд. Но масса хотела слышать то, что ей говорили Ленин и Троцкий, а не Корнилов, и не Керенский, и не Мартов, и не Суханов. (Даже мысли Максима Горького были несвоевременными).
Ну, а потом?
Первая после Съезда Советов серьезная проба сил между большевиками и их противниками произошла в Учредительном Собрании, которое советское правительство имело неосторожность созвать, хотя большевики получили в нём меньше четверти мест. У Солженицына читаем:
«Учредительное собрание 5 января 1918 года открывает старейший депутат земец С. П. Шевцов — а Свердлов нахально вырывает у него колокольчик, сталкивает с трибуны и переоткрывает Собрание. Надо почувствовать, с какими пылкими многолетними надеждами жадно ждала вся российская общественность давно загаданного Учредительного Собрания — как святого солнца, которое польет счастье на Россию. А удушили его — в несколько часов, между Свердловым и матросом Железняком» (т. II, стр. 84).
Уместно спросить — почему бы российской общественности с вожделением ждать «революцией мобилизованного и призванного» Учредительного Собрания, если её устраивала «традиционная власть»? Но к таким зигзагам Повествования мы уже привыкли. Важнее задаться другим вопросом: а что происходило в Собрании между Свердловым и матросом Железняком?
Г. Аронсон, на чьи работы Солженицын охотно ссылается в других случаях, перечисляет имена евреев, прошедших в Учредилку по небольшевистским партийным спискам. В их числе Д. В. Львович, член небольшой еврейской социалистической партии ферейнигте, избранный от Херсонской губернии по списку партии эсеров. С трибуны Собрания он обрушился на ленинский декрет о мире, демагогически вынесенный на его утверждение. Показав антинародный и антидемократический характер декрета, он сказал: «Еврейский пролетариат стремится к миру, который провозгласила на своем знамени российская революционная демократия, — к демократическому миру без территориальных захватов и без контрибуций, к миру, при котором каждый народ получит возможность сам определять свою судьбу. Если бы мы верили, что мир, который предлагают нам большевики и левые эсеры, приведет нас к указанным целям, мы бы, конечно, его радостно приняли. Вы сами знаете, — обратился он к большевикам, — что своим миром вы передаете в лапы немецкого милитаризма население оккупированных областей и вместе с ним часть еврейского пролетариата, который столь героически боролся в рядах российской революционной демократии за идеалы социализма, в том числе за настоящее Учредительное Собрание. (Возгласы: „Ура“)».[504]
В противовес ленинскому «Декрету о мире» (цель — скорейшее заключение сепаратного мира с Германией) Львович поддержал фракцию эсеров, предложивших обратиться ко всем народам воюющих стран с призывом «заключить всеобщий демократический мир».
Митинговый пафос речи Львовича не должен удивлять: им был наэлектризован воздух эпохи. Соскоблив же пафос и учтя, что эсеры доминировали в Учредительном Собрании, мы поймем, насколько опасно было его выступление для большевиков. Вот почему так быстро «устал» большевистский караул Ленина-Свердлова-Железняка.
Караул устал, а народ, только что проголосовавший за эсеров и другие демократические партии, безмолвствовал. Ведь лозунг «Вся власть Учредительному Собранию!» — это «большой лоскут», годный только на портянки. Да и разговоры о германском милитаризме народу осточертели. Он хотел синицу в руке, а не журавля в небе — то есть мира любой ценой и как можно скорее, а не «всеобщего демократического мира» в очень еще не близком будущем. Ильич это знал, на это и делал ставку.
Способны ли отщепенцы так угадать настроения миллионов? Предлагая народу «похабный» мир, помещичью землю и вообще «грабь награбленное», большевики прекрасно знали, в какую почву бросали ядовитые семена. А почву для них вспахала черная сотня, десятилетиями внушавшая массам, что грабить награбленное (евреями) очень даже хорошо и богоугодно! Красносотенцы отшелушили одно слово от черносотенного лозунга, сделав его еще проще и понятнее.
«В грабеже большевиков и погроме жидоедов уничтожается не только имущество людей, уничтожаются общественные связи, тот строй, благодаря которому держится культура. Национальная вражда, так же как и классовая, ведет к одичанию, к рабству», — писал Родичев.[505] Многолетняя политика «исторической власти», плюс черносотенная погромная агитация, плюс бессмысленная война, плюс распутинщина — вот что довело «человека с ружьем» до нравственного одичания, которым так великолепно воспользовались большевики. Не о том ли задолго предупреждал Владимир Соловьев, что, однако, не помешало его благодарному ученику Александру Блоку не только мощно, но и сочувственно отразить это одичание в своей поэме.
504
Г. Аронсон. Еврейская общественность в России в 1917–1918 гг. Книга о русском еврействе. 1917–1967, Нью-Йорк, «Союз русских евреев», 1968, стр. 18–19.