Вопрос о смертности военнопленных в плену, как непосредственно на фронте, так и в госпиталях Хайлара и Харбина, остается открытым. По документальным данным,[44] известно, что в советских госпиталях в период с начала конфликта по 27 сентября умерло минимум 6 пленных японцев, еще трое умерли уже после передачи их японской комиссии. Соответствующих японских данных не имеется, а доступные материалы следствия и объяснительные записки военнопленных не содержат ни одного упоминания случая смерти в плену. Одновременно имеются сведения о ряде военнослужащих, по документам частей значащихся попавшими в плен, но отсутствующие в списках возвратившихся из плена. Они могли умереть в госпиталях, но могли и быть убитыми сразу после пленения.
Попытка оценки смертности в плену по косвенным данным (сопоставление численности возвратившихся из плена с японскими сообщениями об общем числе захваченных), в принципе не может быть надежной, так как общее количество пленных могло быть завышено – как в пропагандистских целях, так и вследствие ошибок суммирования данных разных источников.
«Пленный советский авиатор, страдающий от ран лица, госпитализирован японцами в Хайла ре, Маньчжоу-Го. Свиток на стене – японский национальный гимн». Life, 21 августа 1939 г.
«Смерть почти настигла другого русского авиатора (в центре), но японцы взяли его раньше. Он чудесным образом спасся, когда его цельнометаллический самолет разбился, был практически уничтожен». Life, 21 августа 1939 г.
Если подписи к фотографиям по своему содержанию верны и на фотографиях действительно авиаторы, то изучение документов позволяет установить их личности. К 7 августа японцами было захвачено в общей сложности трое советских авиаторов: лейтенант Гусаров, взят в плен 24 мая, лейтенант Красночуб, взят в плен 26 июня, старшина Шерстнев, взят в плен 24 июля. Дмитрий Гусаров попал в плен, приземлившись на территории Маньчжурии вследствие навигационной ошибки, при пленении травм и ранений не получил и в госпиталь не попадал. Следовательно, на фотографиях Иван Шерстнев и Павел Красночуб, покинувшие свои горящие самолеты в воздухе. При этом человек на первой фотографии, с ампутированной левой рукой, не может быть Павлом Красночубом, который после репатриации остался летчиком. Следовательно это Иван Шерстнев, следы которого после возвращения из плена теряются…
«У штаба выбросили меня связанного из машины вниз головой…»
Красноармейцев, захваченных в майских боях, на фронте избивали, но практически не допрашивали. Несмотря на то, что первый пленный оказался в руках японцев 20 мая и был «допрошен» на следующий день, командование «отряда Адзума»[45] и 64-го пехотного полка вечером 26-го мая было абсолютно уверено, что японским частям придется действовать против монголов с русскими офицерами, но не против регулярных частей Красной Армии. Даже ввязавшись в бой, японские командиры полагали, что смогут справиться с любым противником и не слишком интересовались сведениями о нем. Вследствие этого допрос был поверхностен. Захваченный в 4 часа утра 29 мая красноармеец Кайбалеев после возвращения из плена показал: «…один из них по-русски допрашивал – сколько машин ехало, я отвечаю – не знаю, тогда он меня ударил клинком…». После этого Батыра Кайбалеева отправили в Хайлар. Относиться к допросу пленных серьезнее японцы начали только после тяжелых потерь, понесенных в боях 28–29 мая.
Первичным допросом пленных, сначала в Хайларе, а с двадцатых чисел июня и непосредственно на фронте, занимался майор Нюмура Мацуити, начальник подразделения военной разведки, выделенного из состава харбинской японской военной миссии (токуму кикан) и приданного 23-ей пехотной дивизии. Фактически майор Нюмура руководил всей разведкой на номонханском фронте (к середине августа в его подчинении находилось 200 человек) и сфера его ответственности была весьма широка – он отвечал за войсковую и агентурную разведку, радиоразведку и авиаразведку (включая дешифрирование аэрофотоснимков). Свободно владея русским языком, Нюмура лично допрашивал пленных, а по окончании конфликта сопровождал пленных к месту передачи. Он пережил Вторую мировую войну, мемуаров не оставил, но в шестидесятые годы сообщил американскому исследователю Элвину Куксу ряд ценных сведений как о результатах деятельности японской разведки вообще, так и о русских военнопленных. В интервью Нюмура не касался методов допроса, бывших в употреблении в штабе 23-ей пехотной дивизии, но представление о них можно составить из рассказов вернувшихся пленных:
45
23-й разведывательный полк 23-ей пехотной дивизии; в терминологии РККА по штату скорее соответствовал разведывательному батальону Частью командовал полковник Адзума Яодзоо.