Крайняя антисанитария имела следствием повальную вшивость заключенных. В РККА 1939 года даже единичный случай вшивости в подразделении считался чрезвычайным происшествием, отражался в политдонесении и мог закончится для командира и политрука подразделения и командования части серьезными «проблемами» по строевой и партийной линии. Поэтому, после полутора лет службы в армии, для старшины Дроба вошь оказалась крайне неприятной неожиданностью: «…это еще хуже этих пыток, ибо лежать скованным и ощущать как эти паразиты точили, не совсем приятно».
Питание в Хайларе было исключительно скудным, пленных кормили один раз в день, давали воду и, по их оценкам, 150–200 граммов хлеба. Иногда вместо воды давали и чай. По словам Егора Валова «кормили плохо, давали стакан чаю и кусок хлеба только раз укусить и хлеба нет». Спиридон Аликин в своей объяснительной писал: «Хлеба станешь просить, а жандарм кричит: грызи свои руки». Встречались, однако, исключения – так, по словам Дементия Каракулова, в Хайларе «кормили плохо, несчастные галеты, да рис без соли», а рацион Ивана Горновского, в период его недолгого пребывания в «собачьем ящике» состоял из «грудочки сахара и 100 граммов хлеба». Исходя из дат пленения Каракулова и Горновского, можно предположить, что либо питание редких пленных в Хайларе в конце июля несколько «улучшилось» и «разнообразилось», либо жандармы просто кормили их тем, что имелось в наличии в данный момент. Хаим Дроб утверждал также, что в хайларской тюрьме в июне 1939 японские медики брали у военнопленных кровь для раненых японцев.[54]
На допрос из тюрьмы в здание жандармерии возили, как правило, ночью, с завязанными глазами, повязка снималась только в кабинете. Процедуру такого вывоза на допрос описал Мефодий Шиян: «…Я сидел в одном ящике с Еремеевым. В час ночи нас взяли, завязали глаза и вывели на двор, меня взял один за шею и гнет вниз, я нагнулся, тогда он пнул и я очутился в легковой машине, они привезли нас в одно место и стали спрашивать – что там видал дорогою, я ответил, что не видал ничего». Позже, в харбинском лагере военнопленных, допросы также не проводились на территории лагеря, пленных с повязкой на глазах возили на легковой машине в японскую военную миссию.
После боев первой декады июля численность захваченных пленных превысила возможности переполненной китайцами хайларской тюрьмы и их начали перевозить в Харбин. Перевозка осуществлялась по железной дороге в общем вагоне регулярного пассажирского сообщения, однако на вокзал и с вокзала пленных привозили с завязанными глазами и в пути не разрешали им смотреть в окна. Путь занимал около суток, все это время пленных не кормили.
Переброска пленных в Харбин была быстро зафиксирована советской разведкой. Уже 13 июля харбинский резидент РУ РККА сообщил в Москву, что 11 июля в город было доставлено около 30 пленных красноармейцев.[55] Майор Нюмура Мацуити, токумхэй отвечавший за разведку на халхингольском фронте, вообще считал, что харбинской резидентуре РУ РККА в дальнейшем даже удалось внедрить агента непосредственно в лагерь военнопленных.[56] Теоретически такая возможность существовала, так как в охране «Хогоина» служили русские эмигранты,[57] однако в известных донесениях из Харбина по линии РУ РККА никаких сведений, поступивших из лагеря военнопленных, не содержится. Следует отметить, однако, что агент Разведывательного Управления РККА, хотя и не принадлежащий харбинской резидентуре, действительно побывал в лагере сразу после водворения туда халхингольских пленных, причем сам Нюмура лично разрешил ему посещение. Этим человеком был уже упоминавшийся выше «французский корреспондент Де Вукелич», посетивший лагерь в составе группы иностранных журналистов. Точная датя посещения неизвестна, вероятно, это произошло 14–17 июля. Опубликованное 20 июля японской прессой интервью с Бранко Вукеличем, «выдержанное в прояпонских тонах», вполне можно считать образцом попытки осторожного управления общественным мнением через враждебные средства массовой информации. Так, рассказывая о хорошем обращении с пленными в Харбине, «Вукелич заметил, что одежда и обувь пленных были в хорошем состоянии, но было очевидно, что они не получали достаточно пищи. Когда японцы в первый раз стали давать им еду, то они жадно набрасывались на нее и глотали ее подобно голодным людям», и эта информация была распространена агентством «Домэй». Заявив, что пленные «были опечалены при мысли о разлуке со своими родными» и «были очень озлоблены на своих руководителей» он отметил, что «пленные единогласно заявили, что средние советские горожане, будь то военные или частные граждане, все против войны и не желают воевать», попытавшись донести до читателей идею о ложности концепции об агрессивности «русских вообще». Впрочем, редактором «Домэй» это было интерпретировано лишь как свидетельство плохого морального состояния и отсутствия боевого духа красноармейцев.[58]
56
57
Так, например, 7 октября 1946 года был арестован бывший надзиратель «Хогоина» Булдаков Борис Александрович, уроженец и житель Харбина, 1914 г. р. 28.12.46 он был приговорен к 10 годам ИТЛ. В начале 1990-х годов внесен в «Книгу Памяти Свердловской области» и, вероятно, полностью реабилитирован.