Нигде в мире мне не было так хорошо, как в Крыму. Потому что важны не комфорт и сервис. Важно — как и кем ты себя чувствуешь на той земле, где стоишь.
В Крыму я был именно своим человеком на своей земле.
Я мог жить на рейдовом водолазном боте — и мне было хорошо. Захотели есть — сбросились, набрали рапанов, отбили, поджарили в муке. Захотели креветок — зачерпнули сачком за бортом. На Большую землю ходили только за хлебом и водкой.
Сидишь под тентом, пьешь чай с пряниками, а рядом такие же, как ты: водолазы, дайверы, «подвохи». Все травят водолазные байки, море искрится… Захотел — надел снаряжение, спустился, походил часок под водой. Вернулся, сидишь, отдыхаешь. Пошел, искупался. Вздремнул. Опять спустился…
Я любил иногда, нарушив правила спусков, подплыть в конце погружения к берегу и, на глубине метра два, зависнуть и выдышать резерв. Висишь, вывесившись «в ноль», раскинув руки и ноги, высасываешь резервные 50 атмосфер, а близкий прибой колышет тебя, укачивает, убаюкивает…
Все это у меня отняла Россия.
И не важно, что можно хоть завтра поехать и понырять: не в нырялке дело.
Свой человек на своей земле — вот что по-настоящему важно…
И поэтому, пока Крым не освобожден, дороги туда мне нет.
Только под водой, с миной в руках, в Балаклавскую бухту.
Или по краденому русскому паспорту, с бесшумным пистолетом — в Севастополь.
Или с винтовкой — к Гурзуфскому военному санаторию.
Чтобы не чувствовали себя «вежливые бляди» своими в моем Крыму. Чтобы горела у них под ногами моя земля!
Только так. И никак иначе.
19 марта 2014 г. — 28 мая 2014 г., будущий позывной «Юрист»
Машин в военкомате было законсервировано две: КШМка[3] на базе «шишиги»[4] и УАЗик.
КШМку вскоре отдали в войска, а УАЗик на моей памяти так ни разу и не завели. Поэтому все свои обязанности водителя я выполнял на личном автотранспорте. Бензин конечно же тоже — за свои. Ну, я ж теперь стал патриот, подумаешь, какие мелочи!
Так у Киевского РВК появился трехлитровый полноприводный «Мерседес».
У тех, кто был призван в первый день мобилизации, по месту гражданской работы ситуация была неоднозначной.
Многие уволились.
Многих уволили.
С остальными было непонятно.
Ко мне полвоенкомата ходило за консультациями, и я разъяснял, что они не срочники, что их ситуация вписывается в понятие «выполнение общественного долга», а потому — место работы должно остаться за ними. Однако такое толкование норм КЗОТа устраивало не всех работодателей, и непонятки продолжались.
Судью так просто не уволишь, но и у меня на работе не знали, что делать. Юрист облвоенкомата считал, что меня вообще не имели права призывать. Мнение такое мне категорически не нравилось. На всякий случай заготовил на имя Турчинова заявление с просьбой приостановить мои судейские полномочия до демобилизации.
Ситуация была мутной до начала апреля, пока не приняли изменения в закон, решив, что на год за мобилизованными сохраняется место работы, должность и средний заработок.
По нашему законодательству, вопросами мобилизации работников судов ведала Судебная администрация. Я, как человек дисциплинированный, пришел к ее начальнику и бухнул на стол повестку. Думал, надо же им там как-то для статистики отметить, что, мол, вот еще одного призвали.
Однако, полагая себя «еще одним», я впал в немотивированный оптимизм. Оказалось, что пока надлежит себя считать «одним-единственным».
Начальник Судебной администрации долго звонил в Киев, выяснял, как там поступают в подобных обстоятельствах. Выяснив, что «подобные обстоятельства» людям в Киеве и в кошмарном сне не снились, он взял мой телефон, чтобы найти судью Мамалуя на просторах Родины, если придет указание его из армии отзывать.
На что я поблагодарил, но сказал, что отзываться из рядов не согласный.
Служба в военкомате была непыльной. Форму и оружие не выдали, не кормили, но график был почти свободный, и жили по домам. Обмундирование покупали себе сами. Я, начитавшись приказа № 150 и наслушавшись советов мудрых военкоматовских воинов, «маючи час та натхнення», довел форму до малодостижимого в обычных условиях идеала.
Китель был ушит по фигуре, обшит всеми положенными шевронами, снабжен петличными эмблемами, верхняя пуговица убрана, ворот заглажен, уголки карманов пристрочены, складки загнаны под ремень «книжкой». Рукава закатаны и застегнуты поверх закаток. Шнурки берцев заправлены внутрь.
Я даже вымутил у военкома приказ о разрешении солдатам, сержантам и старшинам носить берет цвета «полынь»! Разумеется, берет был надлежащим образом «отбит» под чутким руководством золотого человека — прапорщика Деряпы.