Бордюгов и Козлов слишком великодушно выдают индульгенцию Ленину:
«Совсем не большевики виноваты в сохранении „военно-коммунистических“ тенденций в недрах советского общества весны 1918 г. В том была виновата война и надвигавшийся на страну голод»[47].
«Ведь еще 29 апреля 1918 г., — пишут они, — когда Ленин выступал во ВЦИК с докладом об очередных задачах Советской власти, ни о какой продовольственной диктатуре речи не было»[48]. По версии авторов, она срочно стала в повестку дня после взятия немцами и гайдамаками Ростова и перекрытия каналов продовольствия с Северного Кавказа.
Это не так. Речь была, и держал ее главный разработчик продовольственных декретов, непременный участник заседания Совнаркома, А. И. Свидерский. Уже 27 апреля в выступлении на сессии московских продовольственников он сообщил о серии готовящихся проектов по организации крестьянской бедноты и продовольственных отрядов[49].
В чем безусловно правы Бордюгов и Козлов, так это в том, что остановить гражданскую войну было нельзя[50]. Порожденная социальными противоречиями царизма и войной разруха рано или поздно толкнула бы город на деревню. Объективно революция была призвана вывести страну из кризисного тупика, но история совершает свои необходимые движения, усеивая путь миллионами человеческих жертв. Человеку, будь он даже историк, трудно это принять, это вызывает протест и желание поспорить с историей, найти альтернативу. Мы солидарны с авторами в том, что как бы ни было трудно, но историку следует отмежевываться от политика, идеолога, моралиста. Необходимо уходить от позиций, которые благодетельны, но бесперспективны с научной точки зрения. Вместе с тем долгом исторической науки была и остается объективная оценка роли личности в истории, особенно тех, кто, как первые христианские пастыри, призывали людей идти на смерть с улыбкой на лице, обещая вечное блаженство в будущей жизни.
В качестве характерной черты новейшей историографии военного коммунизма должно отметить, что 99.9 %, исследователей периода соглашаются, что в основе большевистской политики имелась не только вынужденная разрухой и войной необходимость, но присутствовали и доктринальные корни[51]. «Ригоризм организаторов советской продовольственной политики (они не останавливались и перед угрозой перенесения гражданской войны в деревню), думается, объяснялся их идеологической ориентацией», — пишет Ю. А. Давыдов[52].
«Не отрицая отчасти вынужденного характера „военного коммунизма“, — полагает С. В. Леонов, — следует признать, что во многом эта политика была обусловлена приобретенной большевиками верой в могущество государственного принуждения, в то, что именно велениями пролетарского государства можно непосредственно перейти к социализму и коммунистическому распределению»[53].
Особенно обращают на себя внимание современные высказывания такого автора, как Е. Г. Гимпельсон. В одной из статей 1986 года он строго спрашивал: где, в каких документах партии, выступлениях Ленина периода гражданской войны говорится о планах ускоренного перехода к коммунистическому производству и распределению?[54]. Тогда многие простодушно стали искать и указывать страницы в синих и красных книжках, но теперь оказалось, что то была шутка. Вопрос носил риторический характер, и ответ на него дал сам автор (почти десять лет спустя). В недавно вышедшей книге «Формирование советской политической системы», которая представляет собой свод работ по проблеме, опубликованных им за последние годы, Гимпельсон заявляет, что лидеры большевизма, «оказавшись во главе государства… возомнили, что в состоянии „ускорить постепенность“ и путем скачка „спрямить“ путь в будущее, сразу вводя элементы „антибуржуазного“ характера». Это нашло отражение в написанном Лениным в декабре 1917 года проекте декрета о потребительских коммунах и практически претворялось в так называемой красногвардейской атаке на капитал[55].
Однако незачем останавливаться на достигнутом. Кому, как не историкам, известно, что застой губителен. К примеру, в уже упоминавшейся работе Булдакова и Кабанова можно прочесть:
«Несомненно, что „военный коммунизм“ вознесся на волне утопий, этих непременных спутников революционных потрясений»[56].
51
См.: Берхин И. Б. Так что же такое «военный коммунизм»? // История СССР. 1990. № 3. С. 131–132;
Давыдов А. Ю. Мешочничество и советская продовольственная диктатура. 1918–1922 годы // Вопросы истории. 1994. № 3. С. 46;
Поляков Ю. А. Указ. соч. С. 107;
Нежинский Л. Н. Внешняя политика Советского государства в 1917–1921 годах: курс на «мировую революцию» или на мирное сосуществование? // История СССР. 1991. № 6. С. 5;
Булдаков В. П., Кабанов В. В. «Военный коммунизм»: идеология и общественное развитие. С. 43, 56;
Дмитренко В. П. Указ. соч. С. 8;
Леонов С. В. Советская государственность: замыслы и действительность (1917–1920) // Вопросы истории. 1990. № 12. С. 41;
Трукан Г. А. Путь к тоталитаризму. 1917–1929 гг. М., 1994. С. 54; и др.
54
Гимпельсон Е. Г. К вопросу о «военном коммунизме» // Вопросы истории КПСС. 1986. № 6. С. 73.
56
Булдаков В. П., Кабанов В. В. «Военный коммунизм»: идеология и общественное развитие. С. 56.