Другая половина индейского населения занимала покрытые джунглями районы у подножья предгорий, и, хотя популяции перетекали одна в другую, лесные индейцы сильно отличались от горных и внешностью, и укладом жизни.
Чуть-чуть выше негров стояли метисы и мулаты. Порожденные смешением рас, эти люди обладали, пожалуй, самой необычной внешностью в стране: широкие плоские носы и курчавые негритянские головы, однако волосы бывали светлые или рыжие, а глаза – голубые, зеленые или янтарные. Кожа бледно-желтая, и у многих на лицах красовались одна-две темные родинки. Вероятно, кое-кто осветлял лица с помощью особых средств, что продавались повсюду; в странах, где власть принадлежит кучке людей, массы неизменно подхватывают снобистские предрассудки правящего класса – дескать, обратите внимание, я не из угнетаемых, я тоже наверху. В классе метисов рождался зачаточный пока слой мелких буржуа, что селились по окраинам крупных городов и покупали телевизоры, принимавшие от столичных передатчиков только мельтешение помех. Сигнал, проскакав сотни миль по горным пикам (отчего волны любой длины, перемешиваясь, гасили друг друга), поступал в телевизоры, питавшиеся напряжением от ста до трехсот вольт, в зависимости от капризов личных генераторов или общественной электросети. Прогуливаясь по вечерним улицам Вальедупара, можно было увидеть в окно, как семья метисов напряженно вглядывается в яркий квадрат экрана со скачущими и жужжащими линиями и пятнами, будто стараясь истолковать древние руны или птичий полет. Если вдруг по атмосферному капризу на экране возникала картинка или удавалось разобрать несколько фраз, событие оживленно обсуждалось и комментировалось всей семьей. Даже мать семейства и старшая дочь на минутку покидали кухню, а потом возвращались к делам, а домочадцы вновь завороженно пялились на разрозненные, бессвязные обрывки старых ковбойских фильмов, «Семейки Флинтстоунов»[6] – обычной американской чепухи – и рекламы осветлителей кожи.
Из бледных мулаток получались самые усердные и наиболее востребованные проститутки. С точки зрения белых, мулатки достаточно темнокожи, а потому экзотичны, и общение с ними пикантно, однако не чересчур скандально. С точки зрения негров, мулатки достаточно белы, а потому экзотичны, и общение с ними в какой-то степени даже почетно. Разумеется, мужчины-метисы воспринимали мулаток как нечто совершенно заурядное и частенько наведывались в бордели с негритянками – они достаточно экзотичны и пикантны, а потому визиты приносили удовлетворение. Белых проституток не существовало, но если б существовали, стали бы невероятно популярны, изнуренны и богаты, и, несомненно, многих чернокожих и метисов затоптали бы насмерть в толпе, стремящейся к ним субботним вечером.
Если вдуматься, утверждение, что белых шлюх не существовало, не совсем верно, ибо следует упомянуть богатых испанских аристократов, чьи дочери желали только выйти замуж за самого богатого человека, что отыщется, дабы жить абсолютно праздно и бессмысленно. Разумеется, за полученные деньги сии целомудренные дамы по минимуму одаривали благосклонностью пускающих слюни мужей, тем самым толкая супругов к женщинам не столь строгим, добродетельным и неприступным. Невозможно описать все многообразие серьезных заболеваний, что симулировали богатые дамы. В основном они изысканно скучали, и утонченное их томление смягчалось лишь многократным и внимательным прочтением сомнительных любовных романов, которые служанки покупали на выданные деньги в лавках у жирных, потливых и лысеющих владельцев, напускавших на себя вид литераторов. И вот так эти дамочки жили вдалеке от всего, что делает жизнь увлекательной и захватывающей, и, точно повинуясь силе тяготения, искали общества друг друга, злословили и распускали сплетни, что почти всегда заканчивалось печально, ибо ничего не подозревающих мужей втягивало в оборону семейной чести от нанесенных обид и вымыслов, на чем наживались адвокаты, а порой и «хагунко», высокооплачиваемые специалисты по заказным убийствам.
Олигархия представляла собой огромное сплетение поразительно зажиточных помещиков, что вели свой род от конкистадоров – безграмотных варваров, целые цивилизации разграбивших во имя Иисуса, Непорочной Девы, королей-католиков и золота. Так они навеки обеспечили своим бессмертным душам синекуру в раю и неустанное восхищение поколений школьников, что проходят по истории их изумительно отважные подвиги в борьбе со свирепыми язычниками, чьи небывалые города и памятники можно видеть и сегодня (в руинах).
Разумеется, олигархию связывали родственные узы или корыстные интересы, теперь – как никогда со времен Произвола. Тогда в течение десяти лет две олигархические группировки вели беспримерно жестокую кровавую войну друг с другом, в которой от рук наемных убийц и партизан погибли примерно триста тысяч человек. Что примечательно, и наемники, и партизаны накопили столько денег, что это уже походило на почти ощутимое перераспределение благосостояния.
Олигархия подразделялась на либералов и консерваторов, но после победы кубинской революции их объединял страх перед коммунизмом; к тому же одни вкладывали немалые деньги в гаванские бордели и казино, другие – в фармацевтические компании, выпускавшие медикаменты для лечения подхваченных в этих борделях заболеваний, а третьи поставляли оружие бандам, воевавшим за контроль над этими фармацевтическими компаниями. Однако либералы и консерваторы по-разному подходили к войне с распространением пугающих верований в «братство», «справедливую оплату труда» и «демократию». Консерваторы считали, что их нужно задавить: обращаться с крестьянами жестко, держать в безграмотности и назначить жалованье в размере ста пятидесяти песо в неделю. Либералы же полагали, что с крестьянами надо обращаться ласково, обучить их читать бумажки с инструкциями и назначить жалованье в размере ста пятидесяти песо в неделю. И тогда, говорили они, крестьяне будут так довольны, что не побеспокоятся стать коммунистами. Правда, ситуация невероятно запутывалась из-за консерваторской привычки обзывать «коммунистами» либералов.
В конечном счете восторжествовал исторический компромисс, демократию восстановили путем отмены выборов, и обе партии договорились попеременно властвовать по четыре года, убрав тем самым Произвол с политической сцены на неопределенный срок.
Когда в стране опять воцарился мир, олигархия вернулась к практике назначения старших сыновей на высшие должности в государстве, средних – на высшие должности в церкви, а младших – на высшие должности в вооруженных силах. Крестьяне тем временем почти превратились в коммунистов, даже не зная такого слова.
Донна Констанца Эванс, открывшая наше лирическое отступление и теперь его завершающая, была консерватором, прямым потомком – как все аристократы – особенно удачливого и жестокого варвара. Род ее мужа дона Хью Эванса, который формально оставался британским подданным, происходил от валлийского биржевика девятнадцатого столетия. Соответственно, два их сына учились в Хэрроу, где нарастили великолепные мышцы на ногах и стали совершенными англофилами – вероятно, под влиянием заблуждения, что ученики Хэрроу представляют английскую нацию в целом. Естественно, среди столь культурных людей они чувствовали себя в своей тарелке.
Донна Констанца послала за управляющим, дабы распорядиться о рытье канала, и отправила записку учителю Луису: «Чайковский или Бетховен умерли от холеры или сыпного тифа?»
3, в которой Федерико из-за романтического порыва впутывается в скверную историю
Нельзя сказать, что, выбираясь тайком из глинобитного отчего дома с винтовкой и двумя коробками патронов, Федерико сколь-нибудь ясно представлял, что и как собирается делать. В голове клубилась только ошеломленная ярость и несгибаемая жажда отомстить, совершив нечто зрелищное. За свою короткую жизнь Федерико повидал достаточно кровавых сцен, но события в поселке сильно отличались от поножовщины из-за женщины или оскорбления, от кошмарного отсечения конечностей, укушенных змеей, и даже от непостижимых мучений матери, когда она рожала Франческу, а он в трепете отчаяния смотрел из угла. Жестокость и боль, виденные до сих пор, имели некое подобие смысла – прискорбно, однако неподдельно, и потому не так ошеломляло. Море крови, сопровождавшее геройство капитана Родриго Фигераса, а затем лихорадочная суматоха породили в душе Федерико праведный гнев пополам с отвращением – коктейль, что прежде возникал лишь проблесками, когда учитель Луис обвинял Федерико в том, чего Федерико не делал. К тому же всякий крестьянин обостренно воспринимает понятие «честь» – самое важное и драгоценное богатство тех, кто почти ничего не имеет; честь – глас души и общества, ему следует подчиняться без возражений, даже вопреки здравому смыслу или угрозе гибели. Честь вынуждает человека по тридцать лет не разговаривать с любимым братом или сыном из-за публичного оскорбления, голодать целый год, чтобы уплатить долг или выполнить обещание. Она толкает человека на глупейшие и бесполезнейшие геройства из бравады и мачизма, будто никто и не слыхал, что времена Тиранта Белого[7] и Дон Кихота давно почили в бозе. Такое понимание чести свойственно только мужчинам, ибо женский кодекс чести в здешних краях бесконечно смягчен состраданием, юмором и здравомыслием, что не имеют ничего общего с абсурдными, категорическими догматами мужчины, которые провоцируют его либо на поразительные деяния величайшей доблести, либо на удручающе бессмысленные подвиги непостижимого безумия. Иногда все это неразрывно перемешано, и не знаешь, от чего рыдать – от восторга или отчаяния. Например, капитан Фигерас, вероятно, бросил гранату, потому что была задета его честь – ведь охотник с мушкетом, похожий на конкистадора человек с револьвером и шлюха с мачете оскорбили и унизили его по всем статьям.
6
Герои многочисленных американских комедийных фильмов и сериалов о приключениях семейства из каменного века, первоначально – герои комиксов (с I960 г., создатель – Дэн Гордон).
7
Герой рыцарского романа XV в. Автор – Хуанот Марторель (ок. 1413–1468) успел написать три четверти книги. После смерти писателя произведение закончил его друг – Марти Хуан де Гальба. Роман был впервые опубликован в 1490 г.