Генерал Рамирес в это время находился в пустом офицерском флигеле Военного училища инженеров электромеханики. Он стянул гроб с грузовика на тележку и вкатил ее в крематорий. Генерал как раз включил подъемник, чтобы тележка с бомбами от маршала Санчиса вошла в печь, когда прогремел разрушительный взрыв, и стальные стрелки с визгом зарикошетили в замкнутом пространстве. Генерала Рамиреса уже разорвало в клочья, а потом стрелки пробили топливный бак. Новый взрыв сорвал крышу, смел стены, и вспыхнувшее пламя с утробным ревом пожрало все училище.
Между тем громадные толпы на пути следования кортежа устали ждать и растеклись: люди хотели с пользой провести неделю национального траура. Сановные церковнослужители прождали в соборе еще два часа, а затем под разными предлогами разошлись. Командиры отвели войсковые подразделения обратно в казармы, перед эквадорскими драгунами и колумбийскими гусарами извинились, сконфуженный помощник Президента повел их на экскурсию по городу и в итоге бросил в три часа ночи в печально знаменитом борделе на улице святого Исидора.
Всю следующую неделю газеты состояли из одних заголовков: «Тело генерала взорвано», «Военное училище необъяснимо сгорело дотла», «Жестокая стычка с иностранными военными в борделе», «Самовоспламенение адмирала Флеты», «Президент обратится к нации».
А тот, кто стал причиной этих поразительных событий, со своим другом Папагато и пятью кошками благополучно прибыл в городок Чиригуана, укрытый полуметровым слоем подсохшего ила и населенный только дикими кошками, пумами и оцелотами. Два месяца путешественники скитались по илистым берегам Мулы, а затем последовали за кошками, которые, судя по всему, абсолютно точно знали, куда идти. Все они прибыли в Кочадебахо де лос Гатос как раз вовремя – они застали окончание проповеди отца Гарсиа и увидели, как в божественном прозрении он спускается на землю подле обелиска, на постаменте которого позже высечет знаменитые слова: «Et in Arcadia Ego».[72]
43. Дары жизни
Кармен выскочила из гамака и растолкала Аурелио:
– Querido, я знаю свое настоящее имя! Оно мне приснилось! Меня зовут Матарау!
Аурелио открыл глаза.
– Зря ты мне сказала. Теперь у меня над тобой власть.
Кармен рассмеялась:
– Муж мой, неужели ты думаешь, что раньше не имел надо мной власти? – Она поцеловала его в щеку.
Аурелио печально улыбнулся:
– Мы равно властвуем друг над другом.
Он выбрался из гамака и занялся очагом. Кармен понаблюдала за ним, потом спросила:
– Querido, что оно означает?
– Это на кечуа, – ответил Аурелио. – Оно значит – «снежное чело».
– Как странно, – проговорила Кармен. – Вот же я: черна, как ночь, и без единого седого волоска.
– Мое имя тоже бессмысленно, – сказал Аурелио. – Но все же это мое имя. Понимаешь, у некоторых богов ума не больше, чем у мартышки, и шуточки на том же уровне.
Позавтракав маниокой с жареной кукурузой, Аурелио отправился вырезать палочку из квебрахо. Дерево очень твердое, пришлось повозиться, пока заострил, но дело того стоило – палочка прослужит долго. Аурелио насыпал кукурузы в котомку и пошел на расчищенную поляну. Просеял сквозь пальцы мелкую золу жженых листьев и травы, порадовался, что зола хороша, а скоро пойдет дождь. Он проделывал палочкой лунки, в каждую бросал зернышко и притаптывал, чтобы не склевали птицы и не сгрызли мыши. Кармен закончила с пирогами, покормила кур и присоединилась к мужу; они работали методично и расторопно, пока не посадили все. Затем пошли на участок с кокой и собрали один «тамбо» листьев – спрессованный тюк килограммов в двадцать; они продадут его заготовителям коки, а если те не появятся, Аурелио отвезет тюк в подарок жителям Кочадебахо де лос Гатос. Время от времени Аурелио искоса поглядывал на Кармен, на ее кудряшки цвета меди, на сигару в зубах, и думал о том, что столько времени живешь с человеком и от него не устаешь, и еще о том, что стареет тело, а не дух.
В полдень они устроили перерыв, выпили подслащенного лимонного сока, подкрепились пирогом с мясом, посидели рядышком в тени бальзы, ни слова не говоря, только щурясь от яркого света за границей тенистой листвы. Оба уснули, но их резко вернули к яви два взрыва и суматоха на заминированной тропе. Аурелио с Кармен прокрались меж деревьев посмотреть, что случилось.
Лейтенант Фигерас отнюдь не рвался на это задание, но политики решили, что надо бы слегка уступить Соединенным Штатам, которые требовали уничтожить пару кокаиновых плантаций; указания спустились по инстанциям до нового губернатора департамента, а тот счел это все пустой тратой времени. Естественно, губернатор вспомнил одного офицера, которого можно отправить на эту малоприятную работенку, – его отсутствие губернатора нисколько не расстроит, и к тому же офицер ни на что другое в военном деле не годен.
Взвод Фигераса прошел по обезлюдевшим берегам Мулы, что вновь возвращались в царство джунглей, и наткнулся на тропу. Не имея ни малейшего представления, куда идут и что собираются делать, они прорубали дорогу в растительном вторжении. Пот тек ручьями, вокруг вились тучи насекомых, жаливших так, что можно было сойти с ума. В сумеречном мире джунглей солдаты кололись о шипы, по колено увязали в трясине, пугались кнутохвостых змей, роскошными кольцами обернутых вокруг веток. Падали с папоротников и цеплялись за одежду огромные пауки, а от звериных рыков и воплей Парланчины таяли последние остатки мужества.
Взвод был тот же, которым Фигерас командовал до своего стремительного взлета и столь же стремительного падения; Фигерас презирал этих солдат, они платили ему тем же. В припадке обычного ухарства и бессмысленной показной мужественности Фигерас шел впереди, хотя по правилам офицер должен находиться в середине идущего гуськом дозора. Фигерас еще больше растолстел, поскольку топил свой позор в безудержном пьянстве, под свинячьими глазками набрякли здоровенные мешки – он чрезмерно потакал все более неразборчивому вкусу к дешевым шлюхам; победы над ними он перестал отмечать на дверце джипа, когда бригадный генерал оштрафовал его за неоправданную порчу казенного имущества.
Фигерас прошел мимо двух мин, не наступил и на третью. Он задел растяжку, которую давным-давно установил Аурелио. Заостренные обожженные колья дугой рванулись из-под палой листвы и ударили его в грудь. С выпученными глазами Фигерас ухватился за раму и дернул, но шипы на кольях разрывали сердце и легкие. Кровь с бульканьем запузырилась на губах, и Фигерасу почему-то вспомнились дни восхождения к славе, как он швырнул кувыркавшуюся в воздухе гранату в крестьян, не позволивших ему слегка позабавиться. Ноги у Фигераса подломились, и он, качаясь, повис на кольях; последняя мысль – «Отведите потаскуху в школу и подготовьте», последняя картина – две награды, что некогда восхитительно смотрелись на парадной форме, серебряная и золотая медали за отвагу «Кондор Анд». Фигерас умер счастливым, веря, что по-прежнему обладает ими, а жизнь прожил героически, благородно, исключительно красиво, как и мечтал.
Пораженные солдаты смотрели на качающееся тело Фигераса. Потом бросились ему на помощь, и их разнесло на куски минами, а один, капрал, свалился в западню и напоролся на отравленные колья. Он кричал, плакал и умер с мыслями о жене в Толиме, которая ушла от него к другому.
Когда подошли Аурелио с Кармен, выжившие солдаты уже разбежались. Аурелио, казнясь, с горечью оглядел кровавую бойню.
– Я так привык сюда не ходить, что просто забыл.
– Они солдаты, – попыталась утешить Кармен. – Их ремесло – смерть, а не жизнь. Они вырыли другим яму и сами в нее попали.
– Война-то закончилась, – печально сказал Аурелио.
– Так всегда и бывает. Люди гибнут на войнах, которые уже закончились.
Тела так и остались на тропе, а ночью одичавшие собаки Аурелио устроили пир; потом огромный черный ягуар напугал их рыком, и они, поскуливая, убежали. Бархатная кошка села и урча принялась рвать клыками плоть, смутно припоминая этот вкус в прошлом, которое в ее мировоззрении было беспрерывным «сейчас». Насытившись, она потащила кусок детенышам; только один был черный, и в один прекрасный день он тоже превратится в величественного, страшного зверя.